Проснёшься, о себе не зная,
в обнимку с девушкой-тоской.
Пока она готовит кофе
и режет сахарный арбуз,
ты чувствуешь – не так уж плохо,
что нежная подруга грусть
отпустит понемногу сердце
в его загадочный полёт,
и, счастью своему не веря,
добавит кофе и вздохнёт.
4
Вот быт, разлапившись, ползёт
за мутный горизонт – в кухонный угол.
Висят слова: «чернуха», «креозот»,
«тариф», «сопло» и почему-то «ухо».
Спокойно-страшен пригородный быт.
Как будто бы за тыщу вёрст Манхэттен.
Все бодрствуют. И только муза спит.
Не на работе. Девка не про это.
Вот, босиком то в ванную пройдёт,
то небо осенит зевка зияньем.
Но тронется невыразимый лёд
и захрустит на дальнем расстоянье.
Метафоры проснутся по кустам,
и задрожит звезда в созвездье Рака.
Так звук летит по утренним дворам
от грохотанья мусорного бака.
5
Особенно по пятницам она,
нащупывая грань того порога,
увидит в чёрном омуте окна,
как в ночь Луна спускается полого.
Высвечивая ярко материк,
сидящий прочно на церковном шпиле,
и у бензоколонки грузовик
«U-HAUL»,
[6] где фары выключить забыли.
И в их лучах неторопливый снег
плывёт в шабат на грешную планету.
В такие ночи кажется, что не
сходится судьба с душой, и мы за это
должны платить бессонницей, и вслед —
мигренью гулкой утреннего быта.
Но на углу горит сугробный свет:
аптека до полуночи открыта.
6
Вот так мы сводим счёты с бытием,
сводя себя на нет в броске навстречу.
С утра как соберёшься за вином,
глядишь – уже субботний вечер.
Привычно ждёшь друзей, поднимешь тост.
Приветственно ответит телевизор.
Декабрь, суббота, Рождество, North-East.
Ты точно наливаешь, как провизор,
в прозрачный конус медленный портвейн,
а не плодово-ягодное пойло.
Он растекается по нежной дельте вен
волною блюза, и уже не больно:
вприглядку с одиночеством верстать
свои несуществующие книги.
И голос, жизнь читающий с листа,
снотворным мороком напитывает веки.
7
По воскресеньям свет стоит над городом сухим,
и паства тянется с пустеющих парковок.
На свалке городской курится вечный дым,
и едет в бар любитель-антрополог.
Там он найдет следы скрещенья рас,
инбридинга угрюмое надбровье.
Там «Bourbon» пьёт немногословный WASP,
[7]брюнетка пьёт кампари цвета крови.
А бармен мечет сдачу, словно он
в большой игре переодетый шулер.
А тот, в углу, за кружкой, он давно
устал и незаметно умер.
К полуночи пустеет местный бар,
лишь два ирландца кий заточат мелом,
да кто-то в заднем зале до утра
так безнадежно в стену мечет стрелы.