Эта мысль заставила его содрогнуться. Он сунул руку за пазуху — слава небу, медальон был на месте, и хорошо бы прямо сейчас положить его на ладонь и в который раз жадно рассмотреть до мелочей… Но нельзя. Луар почему-то панически боялся подставить Амулет под случайные посторонние взгляды.
Он с сожалением отпустил золотую пластинку, висевшую теперь у него на груди. Плотнее запахнул плащ; впрочем, площадь жила своей повседневной жизнью, ничуть не интересуясь Луаровыми тайнами. Площадь торговала и разгуливала; четыре ливрейных лакея, натужно сопя, протащили мимо безвкусно разукрашенный паланкин, и пухлая рука из затянутого кружевами окошка приветственно махнула зардевшейся цветочнице. У подножия Башни бродил безумный старик в развевающихся лохмотьях; пара зевак, видимо, деревенских, глазела на него, как на диковину. Рядом лоточник привлекал покупателей, ловко подкидывая в воздух круглые булочки с маком; хитрый уличный мальчишка поддел умельца под локоть, подхватил булочку, шлёпнувшуюся на мостовую, и, ретируясь, врезался на бегу в спокойно кормящуюся голубиную стаю. Голуби взмыли в небо, хлопая крыльями и осыпая площадь помётом; горожане морщились, счищая с одежды свежие птичьи отметины. Луар мрачно усмехнулся.
К радости его возвращения примешивалась некоторая удивлённая досада — за плечами долгий путь, и вот, вернувшись, он оказался в самом его начале. Снова в том же месте — как стрелка часов. Как крыса, бегущая по ободу деревянного колеса…
Теперь он стоял перед зданием Университета; кто-то из проходивших мимо студентов узнал его и поздоровался — тщетно, потому что Луар его не заметил. Взгляд его не отрывался от окон библиотеки, двух больших витражных окон, одно из которых было чуть приоткрыто.
Не отдавая себе отчёта, он снова сунул руку за пазуху. Ему показалось, что медальон пульсирует в ладони, хотя, скорее всего, это пульсировала в жилах собственная Луарова кровь.
Невозможно без конца играть с собою в прятки. Невозможно не думать о женщине… О той, которая так часто распахивала изнутри эти витражные библиотечные окна и смеялась, и махала рукой мальчику, восседавшему на плечах отца… Да, в общем-то, на плечах совершенно чужого человека, который был потом обижен судьбой — оскорблён в лучших своих чувствах…
Луар криво усмехнулся — что поделаешь. Трудно удержать за пазухой горячий уголь…
Рука, сжимавшая медальон, дёрнулась, как от ожога. Горячий уголь за пазухой — придёт же в голову. Горячий уголь на золотой цепочке.
…В гостинице он заперся на ключ, занавесил окно, вытащил Амулет и положил его на стол — посреди потёртой бархатной скатерти. Пластинка лежала смирно, тускло поблёскивая золотой гранью; Луар медленно, со вкусом изучал тонкости фигурного выреза, стараясь не замечать при этом бурых пятен ржавчины, расплодившихся на тусклой золотой поверхности.