Не знаю, как бы я это вынесла — но, к счастью, наказанию не суждено было свершиться.
До сих пор неизвестно, почему Флобастер переменил своё решение и чем он купил попечительницу приюта. Деньгами? Вряд ли. Он пробыл в её кабинете весь вечер — а глубокой ночью, явившись в спальню и подняв всех на ноги, эта дама с вечно поджатыми губами велела мне собираться, и тогда, ещё не веря своему счастью, я уже знала тем не менее, что вот она пришла, моя настоящая жизнь…
…Хаар лежал на кровати, не сняв сапог. Я стояла перед ним в одной рубашке; от сыто щурился, как кот, к которому каждый день является на дом покорная мышка.
…А что делать?! Мышка сама полезла в мышеловку, теперь это её мир, и можно приспособиться и выжить… Или куда? На улицу? В служанки? Мыть заплёванный пол?
Хаар обнажил в усмешке свои белые зубы:
— Ну же… У тебя уже полно подарочков, и последним будет тонкая сорочка… Из нежного полотна… такого нежного, как твоя шкурка. Ну-ка!
Я стиснула зубы, и на секунду его лицо скрылось из глаз, отгороженное от меня скользящим полотном. Потом я снова увидела его довольный растянутый рот, и сорочка была уже у меня в руках.
Он с хрустом потянулся. Носком одной ноги зацепил за пятку другой, лениво стянул сапог, потом другой; расстегнул на груди куртку и рубашку, обнажив по-звериному шерстистую грудь. Не торопясь, горделиво похлопал себя по причинному месту — мне показалось, что в штанах его шевелится изрядных размеров гадюка. Поманил меня пальцем:
— Утю-тю…
Скрипнули половицы под моими босыми ногами. Я не чувствовала холода; Хаар тяжело дышал, от чего в крупном с горбинкой носу его трепетали чёрные волоски:
— Ай, славная девочка… Будешь послушной — будешь счастливой, всё у тебя будет, как сыр в масле… Иди, — его пальцы чуть дрожали, он расстёгивал пряжку кожаного с бляхами пояса.
Я оказалась рядом с кроватью; благоухая одеколоном, он поймал меня за безвольно свисающую руку, и ладонь его оказалась горячей, как утюг:
— Будешь счастливой… Верь мне…
Я послушно улеглась — и в этот самый момент во мне взбеленилась память.
Ошалевшая от моей бесстыдной покорности, память ревела, как пойманный зверь. Память подсовывала мне картину за картиной — глаза Луара, волосы Луара, хрипловатый со сна голос: «когда мне было пять лет, я упал в бочку с дождевой водой…» Тёплые ладони на моих бёдрах. Луар, мой властный сын, мой нежный мучитель… Целомудренный, как дождевая вода… Вот я лежу затылком на расслабленной тонкой руке, я боюсь не то что пошевелиться — вздохнуть, всё моё тело затекло до бесчувствия, а Луар всё не просыпается, и, скосив глаза, я разглядываю его лицо…