Конечно, она меня узнала. Конечно, с моим обликом в её памяти вязалось жуткое воспоминание о Луаре, капюшоне Лаш и прозрении Эгерта Солля.
— Она… — прохрипел Якон — и был безжалостно сметён с дороги. Тория шагнула ко мне, и глаза её горели, как два ледяных огня:
— Что тебе здесь надо, дрянь?!
Оскорбление, будто шлепок по щеке, вернуло мне утраченные было силы. Я выпрямилась:
— С какой стати госпожа считает себя вправе…
Зрачки её расширились. Она увидела на столе за моей спиной раскрытое Луаяново сочинение.
— Ах ты…
Меня отшвырнули прочь, словно котёнка. Тория захлопнула книгу, язычки свечей заплясали, едва не погаснув; с тяжёлым томом наперевес, будто желая меня ударить, Тория Солль слепо двинулась вперёд, загоняя меня в угол между полками:
— Как. Ты. Посмела.
— Он разрешил мне! — крикнула я в перекошенное яростью лицо. — Луар разрешил мне, он имеет право, это его книга тоже!
От имени сына она зашаталась, как от пощёчины. Остановилась; снова двинулась на меня:
— Я. Отучу тебя. Забираться в щели. Ползучая тварь.
В жизни меня обзывали по-всякому — я научилась пропускать оскорбления мимо ушей. Но теперь мне сделалось больно до слез.
— Я — тварь? — крикнула я сквозь эти непрошеные, унижающие меня слёзы. — Я от своего сына не отрекалась!
Она схватилась рукой за грудь. И сразу же — другой рукой за стеллаж, чтобы не упасть. Её взгляд бессильно скользнул по мне, как коготь по стеклу. Я испугалась.
— Ты… — выдохнула она.
Я всхлипнула:
— А что… Он… В чём он-то виноват? Он что, не любил вас, как мать? Он что, не верил вам? Он что, отвечает за…
Я осеклась. Нельзя было этого говорить. Нет.
Шаря, как слепая, она повернулась ко мне спиной. Придерживаясь за полки, отошла к столу — сгорбленная, шаркающая, старуха. Взяла подсвечник и побрела к выходу; забытый Якон плакал в каком-то углу. Я подумала о нём равнодушно, как о чужой вещи.
* * *
В его комнате было непривычно, неестественно чисто. Далла убирает каждый день… Да и некому мять постель, марать половицы и разбрасывать где попало вещи и книги.
Тория постояла на пороге, не решаясь войти. В детстве она вот так же боялась войти в комнату, где лежала её мёртвая мать…
Тихо и чисто. Как при покойнике.
Комната её мёртвого сына.
Она закрыла дверь, так и не переступив порога. Луар…
Имя обожгло, как кнут.
Ночью она проснулась оттого, что посреди комнаты кто-то стоял молчаливый и холодный, как отражение в толще льда.
— Уйди, — взмолилась она, натягивая на голову одеяло, — уйди… Что… За что…
Тогда, в подземелье, она тоже плакала и спрашивала, за что. Он объяснял, не жалея времени, что чудовищное преступление должно быть покарано… Наслать Мор — чудовищное преступление, не так ли?.. Она умоляла — но ведь не я… Я не виновата… И он объяснял, понимающе кивая: наказывают не обязательно виноватых. Жертва должна быть невиновна иначе какая она жертва?..