Снова Володьке удалось поймать движение, секундный миг. У Саломеи даже юбка еще колышется, а от блесток тянется след. Уже не девочка, но еще и не женщина только что закончила танец. Она жаждет похвалы, она слышит ее, это главное для нее. Замерла, откидывая волосы со лба, счастлива от тех восторгов, которые звучат. Открытый чувственный рот на приподнятом вверх лице, словно произносит: еще хвалите меня! И нет ей дела до секундного каприза – головы на подносе в чьих-то сильных руках. Она само совершенство, грех и девственность одновременно, порок и добродетель, жадность и щедрость. Присмотревшись, Полин заметила, что вокруг Саломеи просматриваются лица. Да, они все еще кружились перед глазами девушки-девочки, вовлечены в танец экстаза и не успели остановиться, как и ее юбка.
– Я впервые вижу, – сказала задумчиво Полин, – чтобы художник смог написать взгляд изнутри картины и со стороны. Это действительно шедевры… Почему ты уехал с виллы? Тебе надо серьезно писать, а не болтаться на побегушках в кабаре.
– Ты прекрасно знаешь, почему я уехал, – нахмурился он.
– Володя, прости меня, – вдруг произнесла Полин тихо, – прости. Я все это время разыскивала тебя, поверь. Мне не хватает тебя.
Он подошел к Полин сзади, взял за плечи:
– Ты шарахаешься с одного полюса на противоположный, а я человек стабильный. Мне было трудно…
– Я знаю, – она повернулась лицом, уткнулась лбом в грудь Володьки. – Мне понадобилось время… Володя, ты мне нужен, очень нужен…
Вот так, всего несколько слов – и за спиной вырастают крылья, да какие! Володька мог бы подпрыгнуть и проломить головой ветхую крышу, взлететь над Парижем и обогнуть весь шарик вместо спутника. Жаль, это невозможно, но именно так он чувствовал, и все чувства вкладывал в руки, обнимавшие Полин, и в губы, целовавшие ее.
ПАРИЖ, МЕСЯЦ СПУСТЯ, ИЛИ СЕРЕДИНА ЯНВАРЯ
Леха и Тимур брели от «Балалайки» к отелю. Приехав в Париж, в течение десяти дней ходили то в один ресторан, то в другой, заводили знакомства с русскими эмигрантами, которые оказались не слишком общительными, просто неразговорчивыми бирюками, что поразило Леху. Он не преминул высказать накопившееся негодование:
– Сидят, рюмку вина тянут весь вечер и ни слова тебе. Как глухонемые! Тоже мне, графья недобитые!
– А мне говорила сегодняшняя мадам старуха, что русские здесь живут обособленно, – оптимистично заявил Тимур. С ним шли на контакт охотнее, это немного обижало Леху. – Ей, наверное, лет сто пятьдесят, и все годы прожила она в Париже, вот повезло.
– Так дело не пойдет, – ворчал Леха, – мы только деньги просаживаем. Глазкова надула тебя. Как же нам ее найти? А если в посольстве узнать? Фамилия нам известна, должны же там быть сведения о них? Ну, хотя бы о ней.