Солнце уже стояло высоко, когда лес кончился и вдали показалось село. Несколько в стороне от него среди фруктовых деревьев высилась черепичная кровля дома приходского священника. Заремба приказал ехать туда, и скоро телега остановилась на чистеньком дворе. Жили тут хозяйственно: возле сарая ходили индюки, из хлева доносилось сытое хрюканье свиней, а работник в заплатанном пиджаке запрягал пару сытых молодых коней.
– Отец Андрей дома? – спросил его Заремба.
– Егомосьць[20] отдыхают после обеда, – охотно объяснил тот, – но, верно, скоро встанут, так как приказали запрягать.
– Уезжать собрались?
– На хуторе, – указал работник в сторону леса, – родился ребенок, то должны крестить.
– А кто это меня спрашивает? – послышался из сеней тонкий голос.
На крыльцо вышел мужчина в черной поповской рясе и, облокотившись на перильце, выставил вперед свой солидный живот. Поп весь лоснился. Расширявшаяся книзу его голова напоминала грушу – пухлые щеки свисали на белоснежный воротник. Хитрые, пронзительные глазки терялись где-то в узких щелках.
Заремба направился к крыльцу.
– Добрый день, – поднял шляпу.
– Слава Иисусу, – ответил хозяин. – Кто вы?
– Не узнаете, отец Андрей?
Тот сощурил глаза, отчего они совсем куда-то скрылись.
– Много вас тут шляется… – махнул рукой, но все же присмотрелся внимательнее: теперь крестьянская одежда ничего не говорит. Ох, сколько раз отец Андрей ошибался, судя о человеке по внешнему виду!..
– А я тебя сразу узнал, отче! – Евген Степа shy;нович остановился у крыльца, вытирая пот с лица.
– Заремба?! – В голосе священника почувствовались удивление и испуг, – Ты?!.
– Может, егомосьць пригласит меня в дом? – Евген Степанович искоса посмотрел на работника, который подошел ближе и с любопытством прислушивался. – А если бы еще угостил холодным квасом или узваром, то было бы просто чудесно.
– Ганна!.. Ганна!.. – позвал священник. – Когда-нибудь я с ума сойду от этой девчонки!..
Из дома донеслось шлепанье босых ног, и на крыльцо выбежала растрепанная девушка лет двадцати, со смазливым личиком.
– Ганна, дай гостю холодного кваса, – приказал хозяин, а сам отступил на шаг, пропуская Зарембу в сени. – Добро пожаловать в нашу хижину, – сладко пропел, ощупывая Евгена Степановича внимательным взглядом.
Комнаты в доме священника выглядели совсем по-городскому. Большие окна пропускали много света, солнце играло на полированной под орех мебели, около стены стоял коричневый, под цвет мебели, рояль.
“Недурно устроился отец парох[21]”, – подумал Заремба, усаживаясь в мягкое кресло.
– Давно не виделись, святой отче. Как поживаете?