— Вот дитятко малое! Делайте, родная, коли охота… Мне не помешаете.
Принесла она такое огромное дерево, что и в комнату не лезет. Стала его подрезать да подпиливать, внесли в их клетушку, и пошевельнуться негде. А они радуются, хохочут.
— Как хорошо! Какая прелесть! Смолой пахнет, точно в лесу… У нас, хозяюшка, на родине леса большие, густые. Какой там воздух чудесный!
Нарезали они разных фигурок из цветной бумаги, орехов назолотили, купили дешевеньких конфет, да пряников, да яблочков и разубрали елку. Небогата елочка, а комнатка выглядит такой нарядной, веселой.
— Когда же вы елку зажигать станете? — спрашиваю я.
Признаться, хоть старый человек, а люблю, когда горит елка.
— Подождите, хозяюшка… В первый день мы зададим пир на весь мир. Приходите.
— Приду посмотреть… Занятно… Спасибо за приглашенье.
В первый день Рождества был ужасный ветер и мороз. Целый день бушевала такая непогода, что и на улицу-то жутко было показаться. Вечером, когда стемнело, смотрю, моя молодуха выходит в шубке закутанная и шепотом говорит мне:
— Хозяюшка, голубушка, я пойду искать несчастненьких.
— Каких таких несчастненьких? Что вы еще придумали, Любовь Ивановна?
— Таких, которым сегодня хуже, чем нам… Как-то невесело одним забавляться.
— Эх, милушка, несчастных-то непочатый край… Всех их не пригреешь…
— Ну, все равно… Хоть кого-нибудь.
— Полно тебе чудить, Любовь Ивановна. Сиди-ка дома. Этакая вьюга, мороз, перемерзнешь вся… Одежда-то у тебя не очень теплая. И чего твой муженек смотрит, пускает тебя…
Засмеялась, не послушалась и ушла Я подумала: «Верно, к какой-нибудь бедной товарке». Скоро ушел и муженек ее.
Были у меня в ту пору еще две жилички, — такие славные, тихие барышни, служили на какой-то дороге. Вот они мне и говорят, что молодые их вечером на елку звали. Ничего я не могла понять: гостей позвали, а сами ушли. Даже досадно стало!
Однако Николай Николаевич скоро вернулся, смотрю, что-то под полой принес; смеется, вынимает и показывает: балалайка.
— У товарища достал. Приходите, хозяюшка, танцевать.
— Только мне и танцевать… Шутник ты, батюшка! Лучше скажи мне, где твоя барыня? Чего ты ее пускаешь в такую стужу? Ты ее остерегать, беречь должен…
Покатился мой барин, хохочет как угорелый… Молод, конечно, глуп еще…
В это время в прихожей раздался тихий звонок.
— Вот и Любаша, должно быть, — заметил мой жилец. Открыла я дверь, да так и обмерла… Смотрю, моя молодуха, совсем синяя, окоченелая, тащит четверых ребят. Трое, постарше, за ее платье держатся, а маленький — на руках. Ребята слюнявые, грязные, оборванные, носы и руки красные, дрожат, друг к другу.