Только вижу я — моя Любовь Ивановна ребят одевает, а у самой слезы из глаз так и капают.
— Вот тебе и раз! Чего ж вы плачете? Так было весело, хорошо… Чего вы, милушка? — спрашиваю я.
— Жаль ребяток… Опять из тепла, от света, от ласки пойдут в холод, в темные подвалы, увидят и побои и горе… Если бы вы видели, как там у них ужасно…
— Эх, Любовь Ивановна, молоды вы, моя голубка… Бели о всяком чужом горе плакать, то и слез не хватит… Что делать! Таких ребят тьма… Всякому своя доля… — утешаю я ее.
А она, моя милушка, прижала к себе этих четырех оборванцев и слова ответить не могла, только посмотрела на меня так горестно. Даже у меня в сердце защемило.
А Сережа, — такой умный, хитрый мальчик, — прижался к ней, обнял рукой за шею и шепчет:
— Тетенька, я не хочу домой… Там отец пьяный, больно дерется… Я хочу у тебя жить.
— Нельзя, Сереженька, милый, видишь, как у меня тесно… Я приду тебя навестить, — говорит моя барыня, а сама плачет… И мальчишка-то разревелся, упирается, домой не идет…
Отправились они вчетвером, и барышни-жилички увязались с ними и повели ребят по домам, откуда их взяли.
Кажется, и после навещали они этих ребятишек и чем-то помогали.
Вот какой праздник выдался у меня в прошлом году.