Винс не думал о маргейтском деле, он думал о Тиме и Сьюзен и гостинице с ресторанчиком в Уэльсе. Скоро он будет там, вот только бы ему выпутаться из этого дела. Довольно с него нервотрепки. Довольно с него дел первостепенной важности. Он будет вставать, когда ему хочется, и так же ложиться в постель. Он будет рыбачить, ухаживать за садом и валять дурака. Он так долго этого ждал.
Он остановился у придорожного кафе, заказал кофе и сэндвич с цыпленком. Кофе и сэндвич он забрал с собой и в машине снова развернул карту. Он решил, что, поскольку немного опережает расписание, поедет в Маргейт не по прямой дороге, а живописнейшими окрестностями Кентербери и Сандвича, подъехав к пункту назначения с юга.
Маячившие впереди башни Кентерберийского собора возвышались над городком и его окрестностями; в дымке раннего осеннего утра они смотрелись очень величественно. Казалось, автострада заканчивается прямо перед ними.
Одно из наиболее ранних детских воспоминаний Винса было о том, как отец с матерью повели его в Кентербери. Это был чуть ли не единственный на его памяти раз, когда они, вместо того чтобы собирать в выходные хмель – традиционный приработок лондонского рабочего класса, – куда-то поехали. Но сейчас? Давно уже нет рабочего класса, а есть люмпены, что совсем не одно и то же. А что до хмеля – его почти не осталось. Он словно бы исчез из кентского графства вместе с садами.
Винс вел машину, но голова его была занята полустертыми и размытыми воспоминаниями, и, когда до него дошло, что надо было где-то повернуть, он был уже недалеко от Дувра. Вот черт, подумал он, и, повернувшись к Дувру спиной и миновав Дил и Сандвич, через залив Пегуэлл добрался до острова Занет.
После нескольких неверных поворотов он оказался на задворках Рамсгейта, но в конце концов все же нашел дорогу на Маргейт. Он устремился к северу, мимо гипермаркетов и захудалых ферм, мимо непрерывного ряда стандартных домов девятнадцатого века, облицованных штукатуркой с каменной крошкой и покрашенных во все цвета радуги.
И наконец на возвышении, с плещущимся у подножия морем, перед ним открылся Маргейт.
Маргейт.
Сидит и поджидает его, как сварливая толстая шлюха, говорящая: «Ты что, красавчик, боишься?»
Вот он, подумал Винс.
Маргейт.
Маргейт?
Похоже на ту дрянь, которую намазывают на хлеб. Ну надо же, подумал Винс, никогда не приходило в голову. Маргейт.
Винс оставил машину во дворе железнодорожной станции и зашагал к морю. В воздухе метались чайки, пронзительно кричали, выпрашивая хлебные корки, или что там еще они едят. Крики чаек – безошибочная примета близости моря.