Естественно, многие в Вене стали утверждать, что она сделалась любовницей Франца Иосифа, — и на мрачный его характер ее красота и очарование, казалось, действовали самым удачным образом. Но сплетники и сплетницы с гнусным нетерпением ждали возвращения императрицы из очередного путешествия. Как воспримет Елизавета столь широко распропагандированное любовное приключение мужа?
Именно об этом и спрашивала себя фрау Шратт, глядя на прекрасное лицо государыни — совершенно спокойное, даже любезно улыбающееся.
— Вы очаровательны, — признала императрица. — Мне известно, что ваша веселость, ваше остроумие дают императору возможность отдохнуть от его утомительных трудов. Одним словом, вы хорошо на него действуете… так хорошо, как я уже больше не могу! — добавила она с некоторой меланхолией в голосе.
— Однако… — тихо произнесла фрау Шратт, — император глубоко любит Ваше Величество. Уверена, что больше всех в мире!
— Знаю! И со своей стороны испытываю к нему бесконечную нежность. Но вам, как и всем здесь, известно, что я ненавижу Вену, двор, задыхаюсь, потому что в этих мрачных дворцах никогда не чувствовала себя как дома. И потому сторонюсь их, как только могу… А император, оставаясь привязанным к ним, так одинок!
На этот раз актриса не нашлась что ответить. Как и вся Австрия, она знала о взбалмошном характере императрицы, чуть ли не маниакальном страхе перед безумием, мании путешествовать, о чрезмерных занятиях спортом, равно как о немыслимых режимах, которые она пред предписывала, когда ей казалось, что она поправилась на несколько граммов.
Елизавета неделями сидела исключительно на виноградном соке и на сигаретах, но при этом продолжала прогулки пешком и верхом на лошади, настолько продолжительные и утомительные, что их мог не выдержать любой закаленный и натренированный воин. Она уже стала странствующей императрицей… а вскоре ей предстояло стать еще и одинокой.
И все же супруг ее в самом деле продолжал питать к ней прежнюю любовь — первых лет их романтического супружества. Он страдал от того, что жена постоянно покидала его, — ведь она ни на секунду не переставала быть для него все той же обожаемой Сисси, какой была когда—то. Но между этими столь разными людьми стояла империя, огромная, могущественная, которая, как каторжника, приковала Франца Иосифа к рабочему столу в Хофбурге или Шенбрунне. А Сисси никак не могла утолить свою жажду к перемещениям в пространстве и к свободе.
фрау Шратт все это было известно, и в глубине своего женского сердца она испытывала глубокую симпатию к императору, ей было его жаль. Знала и то, что, хотя все странности супруги никогда не повлияют на его любовь к ней, понять их ему никогда не дано. Да, впрочем, какой нормальный мужчина сумел бы это понять? Франц Иосиф всегда стремился к покою, к простому, мирному счастью. Будь он обыкновенным провинциальным аристократом, мог бы стать очень счастливым. Но империя сделала из него законченного бюрократа.