Как– то Сергей и Николаев работали в складе масел и красок.
– Подозрительна эта штука, – указал капитан на притаившийся в углу пузатый бочонок. – Спирт у них в таких бывает…
– И что?
– Как что? Фляга есть у меня, понял?
– Ну?
– На носу баранки гну!… Полицейским отдадим – килограмм хлеба получим в побег.
Немец– старик ни на минуту не спускал глаз с работающих. Притулившись на бочке, он посасывал трубку, опершись на винтовку.
– Задушить бы – и айда! – крикнул на него капитан.
– Закричит гад, немцы за стеной…
– Вот что, – предложил Николаев, – захоти-ка ты в уборную. Он меня оставит, так я установлю, что в бочонке…
Жестами и движениями кое-как объяснил Сергей немцу, что он хочет. Тот неохотно вскинул на ремень винтовку и ворча поплелся за Сергеем, оставив капитана в закрытом складе. Долго сидел в кустах Сергей, поглядывая на полуотвернувшегося от него немца.
– Шнелль, менш! – наконец не выдержал тот.
– Не лезет, дедушка!
– Вас ист дас, гедюшка?
– Трудно, говорю. Запеклось к черту все!
– Лос, сакрамент! [Давай, проклятый!] – разозлился фашист и, подойдя к Сергею, потащил его за плечо. Каково же было его удивление, когда он не увидел результатов сидения пленного!
– Ду люгст. Вильст нихт арбайтен?! [Ты врешь Не хочешь работать?!]
Подталкиваемый прикладом, Сергей вернулся в склад. Николаев сосредоточенно продолжал перекатывать бочки.
– Готово! – пояснил он Сергею. – Древесный только…
Бежать, однако, не удавалось. Был за командирами особый присмотр, да и уходить хотелось наверняка, не попадаясь: пойманных убивали тут же.
Вдруг нежданно-негаданно запретили командирам выход из черты лагеря на работы. Это отнимало многое и у многих. У одних рушились упования на «подкалымить жратву», у других гибли надежды на скорый побег.
– Вот тебе и смылись! – сокрушался капитан.
– Опытнее будем! – злился Сергей.
…В пять часов утра выстраивался лагерь за получением хлеба – буханки на четверых. Шли нескончаемой вереницей люди, давно потерявшие человеческий облик в страшных условиях фашистского плена. Испуганные партизанским движением, гнали немцы в лагерь окрестных жителей – ребятишек двенадцати лет и стариков – семидесяти и выше.
В семь часов вечера вновь вырастала бесконечная очередь пленных. К тому времени в кухнях поспевала баланда. Ходуном прыгает черпак – раз в котелок, раз по голове просящего подбавить. Бывает, крепко стукнется черпачок по стриженой голове, и зазвенит-запрыгает отвалившаяся жестянка. Останется в руках у полицейского долгий дрын-ручка, и пойдет бандит выколачивать ею пыль из шинелей, а память из голов. Долго стоят в очереди, ожидая ремонтирующийся черпак, пленные, посылая сто чертей в душу и печенки тому, на чьей голове он обломился…