Начальник Купишкинской полиции, тучный низкорослый кретин, изо всех сил хотел казаться опытнейшим криминалистом. Придерживая мизинцем и указательным пальцем чистый лист бумаги и размеренно постукивая карандашом по столу, допрашивал он Сергея. У локтя его правой руки лежал дулом на Сергея парабеллум; короткий, желтой кожи хлыст демонстративно висел над низеньким облезлым шкафом его кабинета. Полицейский знал русский язык и хриплым от самогонки и тягучим от умышленной рисовки голосом пел:
– Фами-и-илия?
– Руссиновский.
– И-имя?
– Петр.
– Из какого ла-агеря?
– Не был в лагере.
– Парашюти-и-ист? – удивился полицейский.
– Н-нет.
Карандаш медленно катится по столу и застревает у пепельницы. Рука допрашивающего лапает парабеллум.
– Парашютист?
– Нет!
Переваливаясь, полицейский подходит к Сергею. Правая рука прячет за бедро револьвер.
– Давно в Литве?
– Отправьте меня отсюда.
– Последний раз: давно у на-ас?
– У вас? У кого это?
– Ахх!
Брызнули снопом горящие искры из глаз, рванул Сергей связанные руки, и повисли на запястьях бескровные шматки кожи.
– Убью до смерти… Говори-и!
– Говорить буду с немцами… с твоими хозяевами, холуй!…
– Ахх!
– Ахх!
– Ахх!
…Память вернулась к Сергею в деревянном склепе с крошечным зарешеченным окошком. Из левого уха тонкой струйкой сочилась кровь и, собираясь в ямке впалой щеки, застывала, свертываясь. Затекли, устали связанные руки; давняя мучная пыль с пола щекочет нос, бьет тело чиханием.
«Какая же теперь моя фамилия? – силился вспомнить Сергей. – Росса… Русса…» Твердо помнил, что его зовут Петр. Мгновенно придуманная тогда в кабинете полицейского фамилия вытекла вместе с кровью изо рта.
На второй день в Купишкисе был базар. Путь к станции лежал через торговую площадь, заставленную телегами, усеянную бабами и мужиками. Вид шагавшего впереди двух полицейских окровавленного Сергея привлек любопытство сердобольных торговок. Не обращая внимания на угрозы полицейских, совали они в его карманы кто морковку, кто сырое яйцо, кто лепешку…
От местечка Купишкис до похожего на него Субачюса – сорок километров. Но по тому, как пренебрежительно субачайские полицейские относились к купишкинским, понял Сергей, что первые дают вторым пять очков вперед. Так это и было. Лишь на третий день, когда Сергей освоился с субачайской тюрьмой, дверь его одиночной камеры с шумом отворилась и на пороге в сумерках вечера застыли три фигуры в черном. Сергей поднялся с пола и встал у решетки окна.
– Ты нам расскажешь, мерзавец, что делал в Литве! – приближаясь, начал один в черном. – А? Расскажешь?