Я все время был в окопе. Васюков давно ушел на батальонную кухню. Оттуда он должен был зайти в знакомую хату насчет выпивки. Для этого я дал ему пару своего запасного фланелевого белья. Вернулся он немного выпивши, – не утерпел человек.
– Полный порядок! – доложил. – Есть кусок сала и полная писанка… А на кухне достал пару банок трески в масле. Хватит, я думаю. Хлеб-то там найдется?
– Не знаю, – сказал я.
– Как же так? Зять, а положение тещи не знает! Ты хоть видел ее?
– Один раз.
– И как она к тебе?
– Так себе…
– Не понравился, выходит?
– Война. Сам понимаешь…
– То-то и оно! И не крути-ка ты, командир, девке голову. Слышишь? Она же своя. Русская… И честная, видать…
– Старший сержант Васюков! Кто тебе помог подбить самолет и первый вынес благодарность? – спросил я.
– Ну, ты.
– Не «ну, ты», а младший лейтенант Воронов! И я запрещаю тебе обсуждать его действия, потому что он малый хороший, а не какой-нибудь там пьяница, как некоторые.
– Ясно. А выпить хорошему малому не хочется?
– Хочется. Но надо подождать до вечера.
– Тогда отнеси все туда. А то у меня такой настрой, что могу не вытерпеть. Самолет все-таки подбил я.
Мы сошли к ручью, и там в кустах краснотала я забрал у Васюкова писанку, консервы и сало. «Приду, – думал я, – положу все на стол и скажу: вот бойцы, командиры и политработники нашей части прислали подарок… на день рождения вашей дочери… Нет, это глупо. Скажу что-нибудь другое…»
На дворе я увидел Кольку, и он еще издали сказал:
– Хочешь поглядеть, сколько у нас крови?
– Где? – испугался я.
– В сарае. Маринка петуха зарезала. Варится уже…
У меня больно и радостно ворохнулось то знакомое чувство благодарности и преданности к Маринке, которое я испытывал тогда в амбаре, когда подарил ей сахар, и я схватил Кольку и поднял на руки. У него соскользнули на снег валенки – велики были, и когда я присел и стал обертывать его ноги ситцевыми ветошками, на крыльцо вышла мать.
– Ну чего ты залез к чужому человеку? Маленький, что ли! – крикнула она Кольке.
– Я не залез, это он сам, – ответил Колька. Я поздоровался с матерью по команде «смирно». Она велела Кольке идти в хату и скрылась в сенцах.
– Позвать Маринку? – сочувственно посмотрел на меня Колька.
– А мать не заругается? спросил я.
– Что ты! Она уже ругалась. За петуха…
Маринка выбежала в одном платье. Я снова будто впервые увидел ее невообразимую, с громадными черными косами, с свадьбой в глазах. Я взглянул на них, как на солнце, и сказал:
– Принес вот кой-чего…
Я начал доставать из карманов сало и консервы, а Маринка оглянулась на хату и схватила меня за руки.