– Тогда нет ли между нами родственных связей? – воскликнул удивленно император; его собственное имя было Клавдий Друзас Неро.
– Отдаленные, цезарь.
– Кто твой отец?
– Тит Друзас, цезарь, и мой брат тоже Тит.
– Так, – промолвил император задумчиво. – Твой отец в сенате. Насколько я помню, он достойный человек.
– Да, цезарь.
– Ты трибун латиклавия четырнадцатой когорты, – отметил император, оглядев доспехи юноши. – Теперь, я полагаю, ты должен отправиться домой, Флавий Друзас.
– Да, цезарь, – последовал покорный ответ, но Клавдию послышалось нечто большее, чем разочарование, в голосе молодого человека.
– Ты не хочешь домой? – спросил он. – Разве у тебя нет юной возлюбленной или жены, с нетерпением ожидающей твоего возвращения? Как долго ты был в четырнадцатой когорте, Флавий Друзас?
– Почти три года, цезарь. Я надеялся сделать карьеру в армии. Я младший сын Тита Друзаса. У меня есть еще три брата. Самый старший последует, конечно, по стопам отца, а Гай и Луций – члены магистрата. Еще один член магистрата от семьи Друзаса – и нас обвинят в монополии, – закончил Флавий Друзас с легкой улыбкой. Затем вздрогнул от боли и побледнел: лекарь из его ноги извлек дроги к.
Клавдий почти застонал, сочувствуя страданиям юноши. Хотя звание трибуна латиклавия ниже звания командира легиона, оно считалось почетным. В состав каждого легиона входили шесть трибунов, пять из них обычно были закаленными в боях ветеранами. Звание трибуна латиклавия, как правило, присваивалось юноше до двадцати лет из знатной семьи, которого посылали на два или три года в армию, чтобы воспитать, или скрыть юношеские грешки, или отвлечь от дурных товарищей. Обычно в конце срока трибун латиклавия возвращался домой на должность члена магистрата к богатой жене.
Император обратился к командиру легиона:
– Он хороший солдат, Алий Маджеста? Командир легиона кивнул:
– Самый лучший, цезарь. Он пришел к нам, как и все они, зеленым молокососом, но в отличие от остальных, что побывали у меня за время службы, Флавий Друзас был настойчив в учебе. Он остался, в то время как другие мои трибуны уходили через год. Я планировал повысить его в звании. – Он посмотрел на побледневшего юношу. – Жаль, цезарь. Он хороший военачальник, но я не могу держать хромого трибуна.
Клавдий испытывал искушение спросить у Алия Маджесты, какая должна быть у человека походка, чтобы принимать правильные военные решения, но воздержался. Его собственная хромота и заикание всю жизнь были причиной насмешек. Он считался ни на что не годным даже в своей собственной семье. Но когда его ужасного племянника Калигулу свергли и убили, армия обратилась к нему с призывом править Римом. Клавдий лучше, чем кто-либо, сознавал, с какой проблемой столкнулся Флавий Друзас. Предубеждение подобного рода трудно побороть, – Ты получишь награду за спасение моей жизни, – сказал он твердо.