Он привык лишь к восхищенным взглядам женщин, которые стремились привлечь к себе его внимание.
Теперь же его будто окатили холодной водой, и он встретился с чем-то непонятным.
Он подошел к кровати.
– Надеюсь, ваше императорское высочество чувствует себя лучше.
– Я не могу выразить словами, какое это наслаждение, – ответил Великий князь, – спать на полотняных простынях и на удобном матрасе.
Герцог сел на стул, с которого только что встала княжна.
– Нечто подобное я испытал во время войны, – сказал он, – хотя мои переживания не были столь болезненными, как ваши. Тогда я понял, как мне не хватало тех мелочей жизни, которые я считал само собой разумеющимися, пока неожиданно не был их лишен.
Великий князь улыбнулся, и герцог обернулся к княжне:
– Надеюсь, ваша светлость, у вас есть все, что вам требуется?
– Все, – ответила она тихим голосом.
Герцог смотрел на ее ветхое платье, о котором рассказывала Нэнси. Оно было изношено до дыр, штопано-перештопанного, некогда темно-синий цвет стал каким-то тускло-серым.
Платье было незатейливое, с белым воротничком, доходило до самых пят, а талию охватывал широкий пояс.
Герцог вдруг понял, что платье было сшито для очень юной леди, ведь княжне исполнилось всего тринадцать лет, когда началась революция.
Один из князей упомянул, что она была всего лишь на год старше царевича, а значит, теперь ей двадцатью лет.
В течение шести горестных лет, вместо того чтобы радоваться юности и учиться, а затем стать дебютанткой в высшем свете, ей пришлось бороться за существование.
Она встала по другую сторону кровати, и, глядя на нее, герцог понимал, что Гарри был прав, назвав ее прекрасной.
В княжне не было ничего конфетно-кукольного, ничего розово-белого, золотого и голубого, что придавало Долли очарование английской розы.
Княжна отличалась вечной и неувядающей классической красотой, которую древние греки пытались воплотить в статуях богинь.
Лицо у нее осунулось, скулы под кожей заострились, и тем не менее высокий лоб и огромные глаза придавали ей некую мистическую, необычную красоту, которую герцог никогда раньше не видел.
Его поразила ее ярко-красная шаль, накинутая на невзрачное платье.
Он вспомнил слова Нэнси о том, что княжна хотела оставаться в своей одежде, поэтому удивился шали, выглядевшей довольно новой.
Так, чтобы не заметила княжна, он вгляделся получше и понял, что это была не шаль, а одна из скатертей, покрывавших столики в салоне.
Он решил, что, видимо, Доукинс предложил ей скатерть и она взяла, чтобы согреться от холода, поскольку скатерть не была личной вещью кого-либо.