- Клясться я не умею. Но вы можете быть совершенно покойны.
Иноземцов уже видел, что это никакая не горячка, и всерьез забеспокоился. Он подумал: ежели отказать, этот сумасброд побежит искать секунданта в другом месте.
- Итак, я вас слушаю.
Мангаров оперся локтями на стол, обхватил голову и полупростонал-полувзрыднул:
- Я люблю Дарью Александровну. Всем это известно... Признаюсь вам в тайной нескромности. По ночам я иногда пробираюсь в сад Фигнеров, стою под ее окнами - и если увижу мелькнувшую на шторе тень, то бываю счастлив. Никаких непристойных устремлений у меня никогда не было... Боже, до чего ж я глуп, до чего смешон и жалок! - Он замычал, но скорей не от горя, а от ярости. Это утробный звук еще больше встревожил Иноземцова. - Минувшей ночью, после полуночи, я тоже оказался у ее окон. Я увидел, что она не спит. По временам мне слышался ее голос. Слов я разобрать не мог, но интонации были взволнованные, даже страстные. Я думал, она сама себе читает вслух какой-нибудь роман. Вдруг... - Лицо Григория Федоровича исказилось. - Вдруг дверь, ведущая на террасу, распахнулась. Из спальни мадемуазель Фигнер воровато выскочил какой-то офицер и, пробежав мимо, скрылся в кустах. Я узнал Никитина! Он был у нее ночью! Это ему адресовались ее страстные речи!
- Погодите, погодите. - Капитан твердо взял молодого человека за руку. - Да мало ли что? Госпожа Фигнер могла вызвать к себе Олега Львовича по какому-нибудь неотложному делу. Она чтит его, видит в нем друга и защитника. А вы уж сразу напридумывали! Пошли бы к Никитину и спросили прямо. Уверен, он бы вас успокоил. Не спросясь, вызывать товарища на дуэль - экая дурость!
- Всего, что я увидел, нельзя сказать даже вам. О, если б я мог вырвать себе глаза! - Мангаров судорожно потер веки, словно, в самом деле, желал себя ослепить. - Никаких сомнений быть не может. Они любовники... Я не помню, что делал и где бродил остаток ночи. Кажется, катался по земле. - Он поглядел на свою запачканную черкеску, на продранный локоть. - Не знаю, как я не сошел с ума. А может, и сошел.
- Похоже на то, - заметил Платон Платонович. - Иначе вы не заподозрили бы Олега Львовича в неблаговидности. Право, уж вам ли его не знать?
- О, я наконец его понял! Понял до конца! - Взгляд поручика засверкал ненавистью. - Лучше, чем все вы! Он - сатана! Он воспользовался невинностью Дарьи Александровны, ее искренней благодарностью. Мне ль не знать, как Никитин умеет располагать к себе, пролезать в душу, очаровывать этим своим показным благородством? Старый коварный сатир! Когда настало утро, я бросился к Даше. Я желал предостеречь ее, открыть глаза на этого страшного человека. Что вы думаете? Мне сказали: она уехала, еще ночью. Обесчещенная, опозоренная, опомнилась - и бежала прочь. И я понял: без возмездия такую гнусность оставлять нельзя. Поруганная честь девы и преданная дружба вопиют о мщении!