Громко заскрипело мокрое от непогоды железо — растворились широкие ворота Медиа-Луны. Со двора верхом на лошадях выезжали попарно объездчики, двести человек; за воротами, в укрытых дождем полях, они повернули в разные стороны.
— Стада из Энмедио перегнать на дальние пастбища, за прежние земли Эстагуа. А скот, что пасся в Эстагуа, гоните на холмы Вильмайо, — наказывал отъезжающим Фульгор. — Пошевеливайтесь, ребята, идет большая вода, она ждать не будет.
Под конец он так устал повторять одно и то же, что последние всадники слышали только: «Отсюда туда, а оттуда к холмам». И каждый поднимал руку к полям сомбреро в знак того, что приказ услышан и понят.
Не успел еще последний работник отъехать от ворот, как во двор, не осадив коня, галопом влетел Мигель Парамо. Спрыгнул с седла на всем скаку, чуть не отдавив ноги Фульгору. Жеребца пустил на волю: сам стойло знает.
— Откуда в такую рань, а?
— Телушку ездил доить.
— Что еще за телушку?
— А ты догадайся.
— И догадываться нечего. К Доротее ездил, к кому же еще. Одной ей сосунки нравятся.
— Ну и дурак. Хотя в дурости твоей, конечно, не тебя винить надо.
Повернулся и пошел на кухню завтракать; шпоры снять не подумал.
У плиты хлопотала Дамиана Сиснерос.
— Откуда ты это ни свет ни заря? — задала она ему тот же вопрос, что и Фульгор.
— Все оттуда. По кумушкам ездил, язык чесал.
— Ты не сердись, Мигель, я ведь спроста, ты уж меня прости. Будешь яичницу есть?
— Хоть яичницу, хоть всмятку яйца — мне все равно.
— Я же с тобой по-хорошему, Мигель.
— Ладно, Дамиана, это я так, не со зла. Слушай, ты Доротею знаешь, ну, эту, которую Детиной Тоской прозвали?
— Знаю. Поговорить с ней хочешь? Она вон за той дверью сидит, в патио. Приходит каждый день спозаранок, мы ей поесть выносим. Чудачка она, сделала себе куклу из тряпок, в шаль запеленала и таскает с собой, баюкает, — дескать, ребеночек это ее. Видать, приключилось у ней горе в давние годы, но наверное не скажу: сама она не рассказывает, и знать про нее никто ничего не знает. А живет подаянием.
— Проклятый старикашка! Ну погоди ж, я тебя дойму, такую сыграю штуку с тобой, света белого невзвидишь.
И Мигель задумался, соображая, не может ли ему помочь эта нищая. Придя, как видно, к мысли, что может, он распахнул черную дверь кухни.
— Поди-ка сюда, — поманил он Доротею. — У меня есть к тебе одно дельце.
Кто знает, о каком «дельце» толковал с ней Мигель, но, вернувшись на кухню, он довольно потирал руки.
— Ну-ка, гони сюда твою яичницу! — крикнул он Дамиане и добавил: — С нынешнего дня будешь подавать Доротее то же, что мне. Ничего, переживешь. Она нас не объест.