а потом и особняк на Блэкленд-роуд в Бакхеде, научилась плавать, играть в теннис, устраивать званые обеды и работать во вспомогательных отделениях больниц и благотворительных комитетах.
Мы желали зачать ее ночь за ночью, до боли сжимая зубы, во все больших кроватях, во все больших домах, в то время как Крис становился худым, жилистым и отдаленным, а я — хрупкой и извиняющейся, хотя внешне по-прежнему типичной жительницей Бакхеда.
Я обращалась к каждому новому специалисту, которого отыскивал Крис, и позволяла производить над своим телом любые эксперименты, которые наука и Крис могли только представить себе. И часто, лежа в знакомой позе любви и неудачи, уставившись на белые огни над головой и чувствуя внутри себя руки, которые к этому времени я уже не могла отличить от рук мужа, я думала, что мое бесплодие — это своего рода наказание за ту византийскую невоздержанность, которую я позволяла себе и Крису. В те дни я чувствовала, что, должно быть, где-то глубоко внутри меня есть место разложения и распада, враждебное новой жизни.
Для всех окружающих я оставалась все той же: занималась садом, ходила на ланчи, работала в комитетах, играла в теннис, отделывала все новые квартиры, принимала гостей, улыбаясь всем и никому в особенности. Но внутри я все же разлагалась, и мне безумно не хватало Тиш.
Они с Чарли вернулись в Пэмбертон, на его родину, после завершения службы в „Корпусе мира" в Боливии. Чарли продолжил практику отца, акушера-гинеколога, а Тиш нарожала детей. Я долгое время почти не получала от нее вестей, за исключением обязательных рождественских писем и редких телефонных разговоров, когда она приглашала меня в Пэмбертон.
Круг знакомых Криса был невелик — лишь его сослуживцы, горсточка представительных, динамичных молодых врачей, с которыми он организовал хирургическую группу. Это были одаренные и честолюбивые люди, готовые, казалось, размахивать своими скальпелями даже на теннисных кортах и благотворительных балах.
Мой муж больше не вспоминал о Чарли Колтере, за исключением тех случаев, когда я заговаривала о поездке к Тиш. При этом он заявлял:
— Ну и отправляйся туда одна. Не понимаю, почему ты не едешь? Это я не могу выкроить время, а у тебя его сколько угодно. Господи, это, наверно, единственное, что у тебя есть.
Пустующая задняя комната в доме на Блэкленд-роуд, которая должна была быть детской, наверно, ранила Криса, как копье. Прошло почти шесть лет, прежде чем он согласился пройти обследование. И, когда первый анализ показал низкую подвижность спермы, он осунулся и стал еще больше оскорблять меня.