Ходили слухи, что Департамент по энергии намерен осенью закрыть завод „Биг Сильвер". Болтовня о Томе превратилась в шумиху. Я находилась в таком подавленном состоянии, что не удивилась, когда услышала в середине июля, что отделение английской словесности по медицинским соображениям отправило Тома в отпуск на неопределенный срок. До меня доходили разговоры, что появляются предположения принудительно подвергнуть Тома психиатрическому лечению, что Чип Дэбни среди тех, кто предложил эту идею. Но я слышала также, что мрачный, с лицом пепельного цвета Клэй Дэбни объявил своему сыну, что лишит его наследства, если тот не заткнется. Постепенно разговоры о помещении Тома в лечебницу затихли. Во всяком случае, никто бы не смог упечь его в больницу, кроме его дяди Клэя или его матери. А я знала, что первый никогда этого не сделает, а вторая была слишком оскорблена и потрясена, чтобы попытаться посадить сына в сумасшедший дом. Но я не знала, что случится с Томом и с Пэмбертоном. И с Клэем Дэбни, который в значительной степени утратил расположение горожан из-за попыток не допустить заключения его племянника в тюрьму или психушку. Однажды я издалека видела Клэя, он шел в аптеку. Он выглядел, как человек, мучимый тяжелым, изнуряющим недугом.
„Том, как ты можешь думать, что все это стоит таких жертв?!" — подумала я.
Тиш печально рассказала мне, что Том сделался ужасной пародией на самого себя — оборванный, одержимый, посмешище всего города. Теперь он приезжал в Пэмбертон почти каждый день, прогуливался по улицам деловой части города по солнечной стороне тротуара, бормоча что-то под нос. Приезжал в город, которому устроил осаду. На данный момент, как сказала Тиш, все его союзники, кроме Клэя, отошли в тень. Мартин Лонгстрит вернулся к Фрейзеру и любимому чаю из трав, отступил в свою маленькую квартирку и в мрачные периоды молчания. Его работа в колледже находится под угрозой. Риз Кармоди тихо сполз к бутылке „Столичной". Мать и сестра Тома не желают с ним разговаривать. Скретч Первис, как слышала Тиш от его дочери, которая подавала канапе на чаепитии в спортивном клубе, редко покидал кровать в хижине в верховьях Козьего ручья.
— Ему что-нибудь нужно? — спросила Тиш дочь Скретча.
— Нет, мэм, ничего ему не нужно, кроме смерти. Он устал. Он сейчас готов отправиться дальше. Но кажется, будто он еще не позволяет себе уйти; говорит, осталось что-то, что надо сделать.
— Что?
— Не говорит он. Папа теперь много не говорит.
Я ощутила тупую, болезненную печаль. Скретч обычно много и чудесно говорил со мной, а еще больше — с Хилари. Я не думала, что смогу перенести то, как она воспримет, что старик так сильно болен. Но девочка не спрашивала о Скретче. Она никогда этого не делала.