Она не обратила внимания на мой тон и рассмеялась:
— Да, Пэмбертон — единственное место в мире, где все еще в порядке вещей иметь на газоне черных жокеев, отлитых из чугуна. Но мы побелили нашего просто из принципа. Мы — единственные тайные либералы в городе.
Кажется, что именно слово „тайные" все поставило на свои места. Это была та самая Тиш, моя дорогая, пылкая, добросердечная подруга, неистовая защитница угнетенных во всем мире, моя соратница в бегстве от общества Вудстока,[21] единственная из нас последовавшая велению своего сердца и работавшая в „Корпусе мира". И она еще говорит о тайном либерализме! Об окраске оживляющего их газон жокея в белый цвет!
— Прекрасный поступок, — произнесла я. — Можете размахивать вашими флагами. Чугунные жокеи — единственные чернокожие, виденные мною в Пэмбертоне, которые никому не прислуживают. В городе почти нет евреев, „гишпанцев". Может быть, я единственная здесь гречанка?
Мы тут же заспорили, как будто я уязвила Тиш, и бурливший в ней гнев вырвался, как артиллерийский залп, навстречу моему возмущению. Она резко затормозила и повернулась ко мне.
— О'кей, Энди, а скажи-ка мне, сколько чернокожих, евреев и даго[22] ты приглашала к себе на обед в Атланте? Сколько раз ты выходила на демонстрации и выступала с речами в их защиту? И как долго твоя Хилари посещает закрытую школу?
— Но вы же хотели открыть клинику с аптекой и консультировать ребятишек из гетто… Вы собирались — ты и Чарли…
— И мы сделали это. Мы провели два года в Боливии, в „Корпусе мира", занимаясь именно этим. Вспомни. Мы пожертвовали своим временем. Я и теперь даю несколько бесплатных консультаций, а у Чарли множество бедных пациенток. Не говори мне о том, что мы сделали и чего не сделали. А где ты была все эти годы в Атланте до рождения Хилари? Ведь ты не работала. Ни в гетто, ни где-то в другом месте, я думаю…
— Спина — вот мое рабочее место! Или секс без перерыва, или сплевывание крови из разбитого рта — вот мои занятия! И не смей так говорить со мной!
Я глубоко вздохнула и остановилась. Мы с ужасом уставились друг на друга, и в уголках глаз Тиш я заметила слезы. Они появились там, где раньше я никогда их не видела.
И моя подруга вновь стала той Тиш, которая любила меня все годы с тех пор, как мы узнали друг друга, которая нашла мне работу и открыла мне и моему затравленному ребенку свой дом и свою жизнь.
Никогда еще, даже во времена самого ужасного и бездумного подчинения Крису, я не чувствовала себя так гадко и мерзко, как сейчас. Хилари распахнула дверцу „блейзера", выпрыгнула из машины и бросилась в дом. Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Ведь я забыла, что дочка все время сидела рядом.