Она от неожиданности растерялась, стала фигню какую-то лепетать, а я на нее еще больше наседаю — верните немедленно, а то у меня крупные неприятности с дедом будут. Тут она вроде в себя пришла и говорит: а я и не знала, что ты такой наблюдательный. Думала уж, что все молодые люди такие — их старики не интересуют вовсе. А с дедушкой у тебя неприятностей не будет — это он сам меня попросил, чтобы я фотографию взяла.
Тут я просто в осадок выпал. Как, говорю, дед в Москве?
Нет, отвечает, это он через одного своего знакомого передал.
Какого знакомого? И тут она мне описывает. Картину Репина «Приплыли». Точный портрет Кожаного. Представляешь?! Оказывается, он к Анне Федоровне подкатил — будто от деда. Мол, вы — соседка, точно знаете, где эта вещь стоит, а сам он не хочет никого на вечеринке беспокоить, смущать то есть. Ну, эта… легковерная женщина взяла и согласилась.
Я ей говорю: как же так, а вдруг он не тот, за кого себя выдает? Правда, она резонно ответила: а зачем ему обманывать? Кому кроме твоего дедушки эта фотография нужна? Вот какие пироги, — закончил Васька свой длинный монолог.
Ленка готова была слушать его гораздо дольше, но она уже бросила в таксофон последний жетон, да и домой пора было отправляться, а не то, как она знала по опыту, гражданская война между ней и родителями могла вспыхнуть снова.
Утром Васька аккуратно обошел «дымный угол», поскольку по-прежнему курить не собирался, а отказываться в очередной раз от хлебосольства Рентгена и Кальсона было неудобно.
Поэтому Васька к началу урока истории не опоздал и даже успел шепнуть Ленке, где они могут встретиться после школы, чтобы обсудить дальнейший план действий.
Семеновна в тот день немного ослабила вожжи — вероятно, теплынь на улице, озорное чириканье воробьев и по-весеннему чистое, веселое небо действовали на всех людей, включая и заслуженных учителей России, расслабляюще.
В отличие от других преподавателей Семеновна не расхаживала по классу, запруживая ручейки плавающих по партам записок, а сидела за столом и вещала про последние дни Второй мировой войны:
– Японская военщина, понимая безнадежность своей ситуации, тем не менее не сдавалась. Мощная пропагандистская машина работала на войну. Сотни обманутых «самураями» молодых парней становились самоубийцами-камикадзе — таранили на самолетах корабли военного флота США. К концу войны истерия достигла таких масштабов, что самолетов на всех желающих помочь «великой Японии» не хватало…
– Тоже мне, нашли проблему, — процедила Мама, — садились бы в самолет по двое…