— Потому что всякое зло является самым оголтелым пережитком прошлого.
— Добро тоже не сегодня выдумано.
— В добро нам здесь трудно верить, — отмахнулась Гуляева.
— В таком случае я хочу задать вам один вопрос: для чего тогда жить?
Анна Гуляева вызывающе уточнила:
— Вообще или сейчас? В данный момент?
— По-моему, это одно и то же. Если у человека есть для чего жить, то именно этому и подчинен каждый день его жизни.
— Так не бывает. Меняются условия, меняются и способы борьбы. Вначале мы отупели, не могли понять, что с нами происходит. Что вообще делается в стране. А потом, когда мы начали понимать, то это нас не успокоило, но отрезвило. Проходило отупение, мы начали как-то жить. Даже появился свой быт, свои правила жизни, своя этика. Мы решили, что главное сейчас — сохранить в себе какие-то человеческие качества. Не поддаться тому растленному духу, которым у нас все пропитано, и не только в лагере. Не поддаваться.
— А вы поддались?
— Почему вы так думаете?
— Нет, об этом я еще не успела подумать. Я просто спрашиваю: поддались?
— Нет, — очень решительно ответила Гуляева.
Но на это последовал такой же решительный приговор:
— А мне показалось, будто вы возненавидели весь мир с таким отчаяньем, как зубную боль.
— Нет, совсем не то.
— А что же еще! — горячо заговорила Таисия Никитична. — Ненависть опустошает человека, утомляет так, что только и остается — головой в болото.
Так говорила Таисия Никитична, пока не почувствовала, как на ее плечи легла тяжесть махорочного вздоха. За этим последовала короткая матерная прелюдия и веселое замечание:
— А ты, видать, запойная.
Таисия Никитична повернула голову, покосилась на рыжего. Он взметнул красную бровь в сторону Гуляевой:
— Подружка твоя, говорю, запойная, — повторил он и пояснил: — Здоровый человек поллитра выпьет и закуражится, песни запоет, и все ему в веселом виде предстанет. А запойному сто грамм перепадет, он и раскис, и пошел сопли на солнышке сушить. Вот тут бабы идут некоторые, у них на глазах ребяток фашист терзал. Ничего, идут, гляди-ка. Тихо идут, не похваляются…
Анна Гуляева шла с таким видом, словно и не слышала, что сказал рыжий плотник, но это его нисколько не задело.
— Дура ты, хоть, видать, и ученая, — равнодушно проговорил он. — Обида жалобой питается и человека душит. А ты веселей живи, не задумчиво…
Конвойный скорее ворчливо, чем злобно, крикнул:
— Разговорчики отставить!
На мужчин окрик этот никак не подействовал, они продолжали переговариваться, обсуждая такую волнующую тему, как выпивка, и дружно осуждая запой. Это явление все считали позорным, болезнью и никак не связывали его с милым и приятным отдохновением от трудов и забот, каким, по всеобщему мнению, являются хорошая выпивка и вольный хмельной разговор. И все пришли к одному выводу: если человек запил, то в этом обязательно виновата баба.