— Ничего я не выдумал. Это на самом деле. Музыкант я средний. Это вы все выдумали, будто я какой-то там… А я — так себе…
— Врешь ты все, врешь. И ты еще пожалеешь…
Она не договорила и выбежала из комнаты. Хлопнула одна дверь, другая — и наступила тишина. Потом Юртаев одобрительно улыбнулся и сказал про Марину:
— Огонь.
— Ветер. — Сеня вздохнул, считая, что все стало ясно и от посторонних разговоров пора перейти к тому делу, ради которого он и пришел сюда.
Но Юртаеву, видно, еще не надоели все эти посторонние разговоры, потому что он сказал:
— Та, твоя девчонка, Ася, — молодец.
Сеня вспыхнул:
— Почему моя?
— Ты за нее держись.
— Брось ты об этом.
— Ты не обижайся. Я сразу отметил: правильная девчонка. А сейчас мы с тобой подзаправимся и на завод двинем. В отдел кадров. Оформляться. У меня еще до смены время есть.
По звонким ступенькам «бандуры» они спустились в коридор и вошли в большую светлую кухню. Старая, обжитая кухня в старом, обжитом доме. Здесь находилось много вещей, вытесненных из других комнат и прибранных по-хозяйски к месту. Поэтому, несмотря на обилие вещей, ненужных в кухонном обиходе, здесь был порядок и даже какая-то домовитая щеголеватость.
Беленькие занавески на окне, за ними две герани в горшках, обернутых газетной бумагой с вырезными зубчиками по краям, бойкие ходики на стене и много посуды на полке и в самодельном шкафчике под стеклом.
Только что кончили топить, и от плиты по всей комнате распространялся теплый дух. Кастрюли на плите и чугунки, вставленные в конфорки, по временам поплевывали из-под крышек на горячую плиту.
Сеня представил себе, как рано утром сюда первой приходит хозяйка дома. Стараясь не очень шуметь, она начинает готовить еду. Дрова приготовлены с вечера, лучина высушена, плита в полном порядке, и поэтому огонь вспыхивает сразу и горячо.
А потом просыпаются мужчины и начинают собираться на работу. Здесь же, в углу, умываются холодной водой из запотевшего крана и здесь же садятся к столу и завтракают неторопливо, как люди, привыкшие вставать всегда в одно время. Торопятся только бездельники и лежебоки. У трудового человека на всю жизнь вырабатывается тот чудесный ритм, без которого не может быть ни труда, ни искусства.
Представив все это, Сеня очень захотел жить в таком доме, вставать до света, отправляться на работу и, проходя по знакомым улицам, в холодноватой темноте, вспоминать о своем теплом, обжитом доме.
Все это он очень живо вообразил, потому что еще нигде не работал и никогда не жил в таком тихом доме, на глухой улице.