Тогда Елена Сергеевна прямо заявила:
— Директором училища вы никогда не будете.
— Кого поставят, тот и будет. А про меня мало ли что плетут. Секретарша это вам наговорила. Не всем я угодница. Ох, не всем.
— Об этом я узнала в исполкоме, — сказала Елена Сергеевна, чтобы не выдавать Пашеньку. — Так что это не сплетня.
— Если у них есть такая мысль… — начала Угарова, но не договорила.
— Эту мысль подали вы сами. Давайте говорить прямо.
Говорить прямо Угарова как раз и не собиралась, тем более с Еленой Сергеевной. Не та кандидатура. Просто ей хотелось прощупать почву, разведать, что думают педагоги о ее назначении на директорский пост, если такое назначение состоится. Пока ничего обнадеживающего не выведала. Ответы все больше получались неопределенные. Интеллигенция, разве поймешь, что у них в голове! Но сейчас-то она все поняла. Ох, эта Иванова, с виду приветливая, а уж умеет резануть по самому главному нерву. Ну, погоди, сейчас я тебе дам копоти. Кровью чихать станешь.
Вскочив с дивана, Угарова подбежала к столу. Ее глаза прозрачно посветлели.
— Прямо хочешь говорить? Давай прямо. У тебя притупилась партийная линия.
— Да? Это вы о Емельянове?
— Я все молчала, думала: образованная, сама поймет.
— Стыдно вам! — Елена Сергеевна резко поднялась. — Стыдно преследовать человека неизвестно за что!
Она закрыла глаза только на одну секунду. Она просто не могла видеть эту… Глупости, она не имеет права закрывать глаза, уходить от острого разговора, хотя заранее знает, что Угарову не прошибешь словами. А когда она через секунду открыла глаза, то с изумлением обнаружила себя лежащей на диване. Над ней склонилась Пашенька со стаканом воды, что-то мокрое прикладывала к голове.
Неподалеку сопит Угарова, вот и ее голос:
— Какие все слабонервные, слова не скажи.
И вдруг тихая, добрая Пашенька зашептала:
— Ох, да вы своими словами убить человека можете!
— А ты чего это взбрыкиваешь? Смотри!
— Смотрю! — не унималась Пашенька. — А только стыдно вам. Я-то ведь про вас все знаю. Все.
— Знаешь, так и молчи, тебе и положено все знать.
— Связалась я с вами! — Пашенька истерично всхлипнула и, заглушая рыдания, стала пить воду, но ей никак не удавалось сделать глоток, и вода в стакане не убывала. Тогда она решительно поставила стакан на стол: — Все. Больше я вам не пособница. И никаких писем ваших доносительных печатать не буду…
— Ох, что-то ты, девка, разгорячилась.
С трудом подняв руку, Елена Сергеевна сбросила с головы мокрый платок. Стало легче. Она заставила себя спустить ноги и сесть. Призрачность и тошнотворная непрочность мира ничуть не удивила ее и не обескуражила. За военные годы ко всему притерпелась, знала: сейчас пройдет и все встанет на свои места.