Позвонил другому, с которым на одной парте сидели, однокашнику. Тот же преувеличенно бодрый голос, и та же чепуха насчет отдыха и непомерных заслуг. Бакшин сидел в своем кабинете, на своем старом диване, забыв снять руку с телефонной трубки, и все еще улыбался выжидательно и недоверчиво. Осточертели ему эти бодрые голоса еще в госпитале, а для здорового человека просто обидно, когда с ним так разговаривают.
Жена сидела с ним рядом. Она сняла его руку с телефона и прижала к своей мягкой груди.
— Не надо, — твердо сказала она. — Потом ты все поймешь.
— Да что я понять-то должен?
— Прежде всего не надо волноваться и делать выводы так, вдруг.
— Это не вдруг. Ты знаешь, я всегда против поспешных выводов. Но ни один из этих, — он кивнул на телефон, — ни один ничего не сказал о работе, будто я с курорта приехал. На шею не кинулись. Друзья… — Он невесело засмеялся и почувствовал ноющую знакомую боль в ноге. — Ты мне должна все рассказать, что тебе известно.
— Да, конечно. Как там все у вас получилось с Емельяновой? То, что пишет эта радистка, ничего еще не доказывает.
— У нее погиб муж.
— Тогда тем более понятны ее настроения и ее чувства. Но там, как она пишет, многие думают, будто во всем виноват ты один.
— А что еще они там думают? — спросил Бакшин, хотя и сам все отлично знал из Валиного письма.
— Ну, что Емельянова погибла оттого, что все было проведено без подготовки. И что вообще не надо было ее посылать.
— Стратеги, — вспылил Бакшин, но тут же притих и устало потребовал: — Дай мне ее письма.
— Только одно письмо. Если об этом станет известно… конечно, если ты сам все это признаешь, потому что никаких других свидетелей уже не осталось, это очень повредит тебе…
— Это и есть те «обстоятельства», о которых ты не хотела говорить в своих письмах? — вяло спросил Бакшин.
Она как-то не очень решительно ответила:
— Да, отчасти…
— И об этом ты совещалась с теми, с моими… — он хотел сказать «друзьями», но только опять кивнул на телефон.
— Как ты мог подумать? — теперь уже решительно и твердо проговорила Наталья Николаевна. — Да, конечно, у нас был такой разговор. Мне нужно было заручиться поддержкой на тот случай, если потребуется их помощь. Но ведь я и сама-то ничего толком не знаю. Можешь мне рассказать все, как было, и что ты сам думаешь?
Пришлось рассказать ей все, как было, вернее, как теперь представлялось ему. И даже сейчас он старался быть объективным и рассказывал не столько о самом факте, сколько о горьких своих размышлениях на больничной койке.
Он поглаживал ее полное крепкое плечо, такое бестрепетное и надежное. В конце концов, она всегда знала, что надо сделать и что сказать. Все в доме было всегда в ее воле. Только сейчас он понял, как соскучился по своему дому, где все подчинено воле жены, хозяйки. Как ему не хватало этой тишины, этого старого дивана. И как он тосковал, вспоминая комсомолочку Наташу, волнующее тепло ее тела и успокаивающую прохладу ее суждений.