— Ага, — угрожающе воскликнул Бакшин. — Думаешь, не пойму? Да? А ты скажи, вдруг да и пойму. Соображу.
— Время сейчас другое, — уклоняясь от прямого ответа, проговорил Степан.
— Ну и что же из того? Советская власть не пошатнулась от перемены времени, и партия крепко стоит. Так в чем же дело? Тебя-то лично что не устраивает? Ты что-то там дополучить хочешь. С кого? Вот ты про Емельянова сказал: «смелый мальчик». Ты что же думаешь, он меньше твоего отдал? Сам знаешь — в тылу не легче им приходилось, чем на фронте. А он ничего не требует. Все что мог, отдал и еще себя в долгу считает перед теми, с кого ты собираешься что-то там стребовать. Проценты с должников, так, что ли? Мысли какие-то обывательские. Где ты такого поднабрался? Мыслей таких?.. торгашеских?
— Ну хорошо, — проговорил Степан с такой отчаянной решимостью, словно ему сейчас в ледяную воду головой, — хорошо. Все тебе скажу, хотя ты и сам знаешь, да только не хочешь знать. Конечно, ты прав — партия и Советская власть крепко стоят, от времени независимо. Да люди-то по-другому думать стали и жить хотят по-другому. Натерпелись, настрадались люди-то…
— Ты о всех людях говоришь или только о себе? — устало осведомился Бакшин.
— Я о нашем поколении говорю, о различии между нами. Как вы жили? Вы только о будущем думали, забывая о себе и своих близких. Для будущего жили и все делали не для себя, а для будущего поколения. И даже для будущих поколений, потому что нам, вашим детям, вы готовили такую же участь самоотверженную. Выходит, вы и не жили вовсе, а только работали без устали. Вы и нас этому же учили. И мы верили вам, зараженные вашей верой в «царство небесное» на земле. За это «царство» в бой шли, в болотах гнили, кормили вшей. Сам, в общем, знаешь все такое… И, между прочим, мечтали: вот фашиста добьем и, кто жив останется, тому и достанется хорошая жизнь, только бы выжить, а уж мы теперь знаем, как жить надо. Лозунги «выполним-перевыполним», плакатики всякие нас не затронут. Прошло это время. Нет, нам сегодня подавай, сейчас. Мы работы не боимся, но жить хотим сегодня, потому что завтра другие жители-строители придут. Наши потомки. Они тоже обвинят нас в чем-нибудь. Черт их знает, какие тогда появятся мысли и какие потребности у наших потомков.
— Понял, — проговорил Бакшин, когда Степан закончил свою отчаянную речь. — Вот, видишь, все и сообразил. Одного понять не могу, кто тебя всему этому обучил?
— Жизнь. Не ахти какой учитель, да других-то у нас нет.
— Вот как! И жизнь тебе не нравится, и нас — старшее поколение — ты уже не берешь в расчет…