— А вам письмо лежит в дежурке.
У нее был красивый, мелодичный голос, чуть приглушенный, словно она сообщала что-то по секрету. И еще — необыкновенные глаза. Такое грустное изумление застыло в них, будто она увидела нечто очень удивительное и, кажется, не очень веселое.
— Вы меня знаете? — спросил он.
— Конечно. Я всех обязана знать. Ведь я тут дежурный администратор. И уже давно. Три недели.
Письмо, как он и ожидал, было от мамы, с фронта. Она не часто присылала письма, короткие, в несколько строчек, сообщая все только самое главное, и обязательно добавляла, что все у нее идет нормально, и просила не волноваться и жить хорошо.
Но это письмо оказалось большое и поэтому не походило на все ее предыдущие письма. Она писала, что ее посылают в одно очень отдаленное место. Письма поэтому будут редки, а может быть, их очень долго вообще не будет. Но волноваться по этому поводу не надо. А надо только беречь друг друга и помнить о ней. Всегда, что бы с ней ни случилось. И ждать. Ждать обязательно. И никогда не унывать и не хныкать.
«Мы — ленинградцы, — писала она. — Мы все выдержим и не сдадимся. Милые мои, родные мои, вы — мужчины, вы хорошо знаете, что страшно бывает лишь тому, кто не верит в победу. А кто верит в нее — тому ничего не страшно. Я не была в нашем Ленинграде с самого первого дня войны, но мне все рассказывают, как там трудно и часто просто невозможно. Но как вспомнишь, что именно там находится наш дом, то ничего не страшно и ничего не жалко для победы. Разве мы когда-нибудь сможем забыть наш малоохтинский рай!.. Что там сейчас? Что там сейчас, в нашем могучем борце — Ленинграде?»
Рай! До сих пор Сеня не придавал этому слову никакого значения. Рай, ад — все это поповские выдумки, одним словом, липа. Это слово годится разве что для совершенно несерьезного сравнения: «Живем как в раю». Звучит иронически, потому что никто в раю не бывал и не знает, как там живется.
Сеня еще раз перечитал это место: нет, никакой иронии. Мама была в раю и даже точно указывает, где он находится, — на Малой Охте. Никогда бы не подумал, что такое ничем не замечательное место, пригород за Невой, вдруг окажется раем, о котором можно мечтать и даже воевать за него.
С письмом в руке Сеня медленно поднимался по лестнице. Куда посылают маму? Конечно, это какое-то очень важное задание. И конечно, опасное. Этого она не напишет, да, наверное, и нельзя написать, Ну конечно, разве о таком можно говорить в письме?
Опять эта дежурная. Бежит сверху, как девочка, размахивая какими-то бумагами. Улыбается, а глаза, как у ребенка, которого наказали, и он не знает, за что. Такие глаза, в которых застыло грустное, покорное недоумение, Сеня часто встречал в блокадном Ленинграде и потом в поезде, который увозил эвакуированных на далекий Урал.