В ту осень с гор спустился настоящий табор. Была середина октября, выпал первый снег. Горы стояли белые, а когда мы проходили по болотистой местности, под ногами потрескивал лед.
Три лошади везли тяжелую поклажу, мама ехала в дамском седле на четвертой, Андрее вел под уздцы ее коня. Рядом шел отец и нес на руках новорожденную, завернутую в платок. За ним шествовали мы, ведя на поводке собаку, сзади шли акушерка, няня, кухарка и сиделка.
Да, вот какие были у меня родители.
Лето 1900 года было богато событиями.
Родилась Имми, в Сёркье построили бревенчатую избушку для отца. А когда мы возвратились в Люсакер, дом уже был подведен под крышу. Неуютно зиял он пустыми окнами, и в огромных комнатах, в которых еще не настлали полы, виднелись черные глубокие провалы. Но отец поторапливал архитектора и рабочих, и каждый день прибавлялось что-то новое.
Я тоже приняла участие в суете переезда. Коробки и чемоданы, стулья и столы, картины, лампы — все было свалено перед домом и в холле. Отец давал распоряжения горничным и рабочим, посылая их в разные стороны. Подъезжали все новые возы с вещами. Все это до сих пор стоит перед моими глазами.
Маме дом казался даже чересчур просторным, во всяком случае, она не сразу к нему привыкла, и кто знает, может быть, и отец порою с грустью вспоминал скромный простой дом в Готхобе — укромный уголок, где можно было прятаться от суеты и шума. Дом же в Люсакере был роскошным дворцом для приемов и гостей. (19)
Огромный холл был высотой в два этажа. На первом этаже раздвижные двери вели в приемную, библиотеку и комнату для секретаря, выходившие на запад, а окна большой столовой и маминой гостиной выходили на восток. По лестнице можно было подняться на галерею, где по обеим сторонам были спальни. На южной стороне были сводчатые окна — как на первом, так и на втором этаже. На север выходили чулан и небольшая комната. И, ко всему, была еще ванная, мы все с нетерпением ожидали, когда она будет готова: ни у кого из соседей ванных тогда не было.
В башне была святая святых — кабинет отца. Прежде всего в глаза бросался огромный рабочий стол из Готхоба, вдоль стен шли книжные полки, над ними висели карты и репродукции его любимых картин. На столе отец поставил фотографии жены и детей, а на одной из книжных полок — очаровательную фотографию мамы в концертном платье. Там она и оставалась до самой его смерти.
На другой полке разместились различные вещи, привезенные из Гренландии и других мест, а на маленьком столике у самой двери поставили огромный глобус из Готхоба. Отец работал, сидя на жестком деревянном стуле, но рядом стояло глубокое кресло, перед которым лежала шкура белого медведя. Окна выходили на три стороны, из них открывался вид на окрестности Форнебу, с полями, лесом и синеющими вдали горами. Поверх вершин деревьев можно было видеть залив, по которому ходили пароходы. Здесь, в этой комнате, отец был на «недосягаемой высоте» и ему никто не мешал.