До чего дивно прекрасна была она! Когда я стоял у ее смертного ложа, как кротко и спокойно почивала она в своей возвышенной красоте, с грустной улыбкой на устах, так недосягаемо возвышалась над всей этой мирской мелюзгой, все жизненные невзгоды обратились в ничто, и это светлое одухотворенное лицо, казалось, в самой смерти излучало просветленное понимание ценности жизни: того, что ушло и было утрачено навсегда.
Да где же непреходящая ценность в моих делах? В решении проблем, которые скоро забудутся, в политических вопросах, которые будут отброшены без сожаления, в этом бессмысленном стремлении не прожить жизнь впустую, а оставить в ней след, ничего не значащее громкое имя? А жизнь-то растрачена. Как это мелко по сравнению с тем, что таила в себе эта дивная благородная голова, что скрывалось за этим широким ясным лбом, где все было чисто и велико без обмана. Возвышенное презрение к бессмертию, гордое желание прожить жизнь во всей ее полноте и цельности и гармонии, чтобы ничто мелкое не нашло в ней места. Никогда не бывало на свете женщины такой гордой и щедрой, такой верной, далекой от всякой подлости, с таким светлым умом, который снисходительно взирал на людское тщеславие и не замечал его. Она не позволяла посторонним распоряжаться ее жизнью.
Чего стоят все великие имена и все великие деяния в мире рядом с благородно прожитой жизнью, которая так возвышенна, что не стремится оставить после себя какой-то след? Что значит все это рядом с трепетной душой, исполненной глубоких возвышенных чувств, несовместимых с мелкими мыслями, рядом с душой, само существование которой было единым воплощением красоты.
Душа моя обливалась кровью, и из нее рвался крик против судьбы: неужели такое создание, такое истинное, такое прекрасное, это воплощение доброты и благородства, может бесследно исчезнуть в пространстве, неужели глаза эти, такие душевные, никогда не откроются больше и никого не одарят счастьем, неужели эта прелестная голова истлеет и никогда не возродится?
С какой снисходительной, кроткой улыбкой взирает она со своей недосягаемой высоты на мои ненужные стремления, которые разлучили нас на время. Теперь все это вдребезги разбитое валяется у ее гроба. Последними ее словами было —«бедный, он опоздает».
Да, он опоздал, и все было потеряно. Исчезло то единственно великое, что даровала ему жизнь. «О, как богат я был, и как я стал беден и одинок».
«Люсакер, 28.1.08. Ночь
За окном дует ветер. Я слышу, как он трясет башню. Надвигается непогода. Ну и пусть себе штормит, мне-то что! Ее мне не найти ни в бурю, ни при солнце».