Надеюсь на встречу в добром здравии через шесть месяцев. С приветом
Ваш Фритьоф Нансен».
О первом свидании после возвращения из Гренландии отец рассказывал мне сам. Мы сидели и щелкали орехи и нашли орех-двойняшку. Когда отец положил в рот свою половинку, он вдруг рассмеялся: «Я уже один раз играл в орехи-двойняшки[76], и тогда я действительно выиграл».
Я спросила, как это было, и он ответил: «Да, об этом надо тебе рассказать. Это было сразу после моего возвращения из Гренландии. Я ехал на полной скорости по улице Карл-Юхансгате и увидел на тротуаре твою мать с подругой. Я выпрыгнул из коляски, подбежал к ней и взял за руку. «Двойняшки!» — крикнул я и поехал дальше, прежде чем она успела перевести дух».
Отец захохотал, вспоминая этот случай. «И что же ты потом потребовал?» — спросила я невинно. «Всю девицу — и получил ее!»
Думаю, что не так-то легко было ее «получить». Ева Сарс была девушкой, очень привыкшей к вниманию, красивой, талантливой и очень сдержанной, и ее еще надо было завоевать. Тетя Малли рассказывала мне, как отец «осаждал» маму и не давал покоя ни ей, ни ее семье, пока не добился своего. Вероятно, он ей понравился с первой встречи и она была не на шутку влюблена в него уже тогда, когда он отправился в Гренландию, и дожидалась его возвращения оттуда. Я поняла это из письма, которое отец написал Бьёрнстьерне Бьёрнсону в августе 1889 года:
«Дорогой Бьёрнсон! Примите сердечную благодарность, мою и Евы, за Вашу телеграмму. Ева спрашивает, помните ли Вы еще слова, которыми утешали ее, когда я был в Гренландии: «Вот увидите, Вы получите своего Нансена»?
Так оно и вышло, и, я думаю, Вы согласитесь со мной, что лучшей награды я не мог бы придумать себе. Я чуть было не процитировал Ваши слова из стихотворения «Моя свита», но не стану».
Никогда еще Фритьоф не был так увлечен женщиной. Редко встретишь такое сочетание врожденной жизнерадостности и глубокой серьезности, юмора и достоинства, доброты и царственного презрения к мелочным условностям. Она была умна и уверена в себе, но в то же время трогательно наивна во многих вопросах.
Вдобавок она была и хороша собой. Маленькая головка, большие живые глаза с длинными ресницами, изящно очерченные брови, ясный и чистый профиль, энергичный подбородок. Стройная, гибкая фигура.
Главным, однако, была не внешняя красота, а красота и богатство ее внутреннего мира.
Только о ней он теперь и думал, не зная покоя ни днем, ни ночью. Если нельзя было увидеться, он писал ей:
«Ева — что ты сделала со мной? Я и сам не пойму. Все, что раньше привлекало меня — красота природы, море, работа, книги,— все теперь стало неинтересным. Я смотрю на это, как бессмысленное существо, а мысли все кружат вокруг одной-единственной — вокруг тебя».