Николай прикинул – ей лет тридцать, держалась она уверенно, значит, в этой среде как рыба. Да и не дадут кличку кому ни попадя, правда, легкомысленное прозвище ей не подходило, она тянула на жену крупного начальника. Николай скосил глаза, изучая аккуратные ноготки Сонетки, покрытые кроваво-красным лаком, примерно таким же по цвету, что и обломок ногтя на кофте Нюши. Ноготки не были длинными, всего лишь выступали за кончики пальцев заостренными концами, странно, что такая шикарная фря не отрастила их. У той женщины, что побывала в квартире Пахомова, ногти, судя по обломку, намного длиннее, настоящие когти. Опять же: она наверняка их срезала, за это время ногти отросли бы как раз до этой длины. В сущности, внезапные подозрения Николая пустые, Кобыла мокрушничать не станет, нет. Следовательно, Сонетка не могла принимать участия в грабеже с убийствами.
За знакомство выпили, Кобыла откровенно присматривался к новичку, слушал внимательно Фургона, к которому относился с покровительственным снисхождением, к тому же Николай мало говорил.
– Значится, ты поляк, – проговорил Кобыла, медленно жуя. – А руки-то выдают пролетарское дело.
Действительно, ручищи у Николая никак не барона. А у Кобылы кисти длинные и холеные. Такие тонкие пальцы Николай видел у музыканта в лагере, который на длинной доске нарисовал клавиши фортепьяно и все свободное время – а его практически не имелось – тренировался, якобы играя. Николай отметил наблюдательность Кобылы, но не сконфузился:
– А я завязал. На стройке работаю.
– М! – Это «м» ничего не означало, а ведь работающий вор вызывал презрение у своих. – Что ж ты тут делаешь, раз завязал?
– А я развязал, – ответил Николай, ничего не объясняя более.
– Чтоб навести мосты для третьей хаты (для милиции)?
– Да ты что, Фан-Фаныч! – вытаращил наивные глаза Фургон, обратившись к Кобыле с наивысшим уважением. – Я ж его знаю! Викинг без размена восемь лет отбухал, кто ж с таким багажом на третью хату бегать будет?
– Сопло захлопни, Фургон, – ласково сказал Кобыла. – Сдается мне, что Викинг твой по бездорожью чешет (говорит неправду).
– А мне плевать, что ты думаешь, в долю к тебе не падаю, – усмехнулся Николай, гоняя языком папиросу из угла в угол рта. – Я сам по себе.
– Мы все сами по себе, а все ж одной веревочкой повязаны, – философски заявил Кобыла. – Ты наливай, Викинг... Кликуха у тебя знойная.
– Холодная, – наливая даме шампанского, а мужчинам водку, сказал Николай. – В детстве дали. Наверное, потому, что отец мой принадлежал к роду финляндских баронов.
Не хвастал Николай, нет. В то время выпячивали свою принадлежность исключительно к пролетариату, дворянское происхождение являлось хуже знака сатаны. Говоривший открыто о своих корнях позиционировал себя как бесстрашного и, естественно, не любившего строй человека. Разумеется, воровская среда особая, им что та власть, что эта, а все же доверие вызовет тот, кто имеет на нее зуб. Такой, по убеждению хануриков, не побежит доносить в «третью хату».