— Вообще ты там поменьше кури, — вмешался Горбач. — Задохнешься. Никакой вентиляции.
— Ну какая-то дырка под потолком там все-таки имеется, — возразил Лорд, свесившись с края кровати. — К тому же, Курильщик не трубку собирается курить.
— Дым от трубки не так токсичен, — немедленно завелся Горбач. — Его больше, но он не воняет.
— Смотря на чей вкус.
— Тихо! — оборвал их Табаки. — Я даю важные инструкции, попрошу не встревать с дурацкими замечаниями.
Подкладка вернулась на место, тайники скрылись.
— Далее… — Табаки назидательно поднял палец. — Слой второй — не контрабандный. Смотри внимательно, лишнее сейчас уберем. Хотя, честное слово, там нет ничего лишнего.
Не контрабандный слой состоял из плеера, десяти кассет, плитки шоколада, блокнота со стихами Шакала, мешочка с орехами, трех амулетов, шахматного набора, запасных батареек, колоды карт, гармошки и четырех книжек карманного формата, затрепанных до невозможности. Неудивительно, что надев эту куртку, я едва мог дышать. И хотя Табаки сам предложил вытащить все лишнее, он очень неодобрительно отнесся к тому, что я решил оставить гармошку и карты.
— Я не умею играть на гармошке, — втолковывал я ему.
— Самое время научиться!
— Я не раскладываю пасьянсы!
— Я дам тебе самоучитель!
С подоконника соскочил Сфинкс и присоединился к нам. Горбач вытащил из левого кармана куртки две зачерствевшие булочки. Табаки посмотрел на них с грустью.
— Не так уж давно они там лежат. Вполне можно было бы погрызть.
— Хватит, Табаки, — сказал Лорд. — Кому сидеть в изоляторе, тебе или Курильщику?
— Ему! — вскинулся Шакал. — Но он в этом деле новичок, пусть прислушается к мнению более опытных состайников!
Я выковырял из нагрудного кармана пачку листов с кроссвордами, еще один блокнот и ручку.
— Это мое, — протянул за ними руку Лорд. — Можешь оставить, я не обижусь.
Обрадованный, я передал ему ворох бумажек и взялся за книжки. — «Стихи скандинавских поэтов» — прочел я.
— Если ты не любитель, я их заберу, — с готовностью предложил Горбач.
Я вдруг сообразил, что в клеточную куртку внес свой вклад каждый, кому доводилось сидеть в изоляторе. Поэтому она и стала такой неподъемной. Здесь было собрано все то, что каждый из них считал для себя полезным. И тут меня потряс Лэри. Он безразлично качался на каблуках своих жутких сапог, наблюдая потрошение куртки, и вдруг сообщил:
— А я вот ни разу там не был. У меня это, знаешь… клаустрофобия. Мне даже в лифт нельзя…
Я так удивился, что не нашелся с ответом. В первый раз Лэри со мной заговорил. Вернее, не в первый, но в первый раз по-человечески. Как со своим.