Так я остался необысканным. Как только он запер за мной дверь, я выбрался из куртки. И растянулся на губчатом полу, наслаждаясь свободой. Просто лежал, глядя в потолок.
Примерно через полчаса до меня дошло. Наконец-то я один. Совсем один. И так будет еще долго. Табаки сделал мне хороший подарок. Просто я не сумел его сразу оценить.
Я уже было задремал, но вспомнил, что говорил Македонский про свет, и заставил себя встряхнуться. Надо было подготовиться. Я не был уверен, что справлюсь с тайниками куртки в темноте, пусть даже с фонариком. Я сел и, подтащив ее к себе, начал потрошить. Вытаскивал все подряд и раскладывал по кучкам. Не успел распределить и половину вытащенного, как захотелось курить. Пришлось вытряхнуть все, что осталось, и заняться подкладкой. Которая держалась не меньше, чем на ста кнопках. Наконец я добрался до сигарет. Свернув куртку валиком, подложил ее под спину и закурил.
«Стихи скандинавских поэтов», «Стеклянный ключ» Дэшила Хеммета, «Книга Экклезиаста с комментариями», «Моби Дик». Все четыре книжки зачитаны до дыр, из всех выпадают страницы. Из «Стеклянного ключа», кроме того, вывалились заметки Шакала и ссохшийся кружок колбасы. «Моби Дик» был библиотечный. Из карточки выяснилось, что выдали его Черному два года назад. За краем клеенчатой обложки торчали две фотографии и куча записок. Я спрятал записки обратно и принялся рассматривать фотографии.
На одной был Волк. Парень, который умер в начале лета. Я к тому времени прожил в Доме всего месяц, поэтому плохо его помнил. Худой, с взъерошенными волосами, он смотрел исподлобья. В одной руке незажженная сигарета, другая на струнах гитары. Лицо серьезное, как будто он знает, что с ним случится, хотя на самом деле у каждого есть такая фотография, о которой в случае чего можно сказать: «Он знал», — просто потому, что человек не соизволил вовремя улыбнуться. Конкретно эта фотография задумывалась смешной. На голове у Волка сидела какая-то пичуга и, судя по всему, снимавшему это показалось забавным. Правда, птицу была видно не очень хорошо. Сверху свешивался край одеяла в полоску. Я догадался, что Волк сидит на общей кровати, что Лэри свою, как всегда, не заправил, и что снаружи, скорее всего, лето. Приглядевшись получше, опознал в незнакомой птице Нанетту. Совсем еще птенца. И поежился.
Нанетту подобрали в начале июня, значит, до смерти при невыясныенных обстоятельствах парню с фотографии оставалось совсем немного. Но дело было не в этом. Не в том, что он умер, и не в том, как это произошло, а в том, как он выглядел. Он был дома. У себя дома. Я в четвертой никогда таким не стану. Для этого нужно было бы прожить в ней несколько лет.