– Ну-ну, – все это не вызвало у меня энтузиазма. – Я так не могу.
– Я знаю, что ты не можешь. Тебя зовут Алекс. Это в том случае, если ты идешь со мной. Существует много причин, по которым тебе лучше остаться здесь, но к черту их, мы слишком давно и тесно связаны. Я слишком завишу от тебя. Однако решение за тобой. Я не имею права подвергать тебя смертельной опасности и вовлекать в ситуацию с неопределенным исходом.
– Да. Мне не очень нравится это имя. Собственно, почему Алекс?
– Мы можем выбрать другое. Может быть, риска меньшее, если оставить твое имя Арчи, но мы должны проявить бдительность. Ты мой сын, родившийся в Соединенных Штатах. Я должен просить принять тебя это допущение, потому что иначе никак нельзя объяснить, почему я привез тебя в Галичник. Ты мой единственный ребенок, и твоя мать умерла, когда ты был маленьким. Это уменьшит подозрения на тот случай, если мы встретим кого-нибудь, кто говорит по-английски. До недавнего времени я подавлял в себе все чувства к родине, поэтому не научил тебя сербохорватскому языку и сербским обычаям. В какой-то момент, пока я готовил ужин, я решил, что ты будешь глухонемым, но потом передумал. Это создаст больше трудностей, чем решит.
– Это идея, – заявил я. – Почему бы и нет. Я же и есть глухонемой.
– Нет. Кто-нибудь может услышать, как мы разговариваем.
– Пожалуй, – неохотно уступил я. – Я хотел бы в это поиграть, но считаю, что вы правы. Итак, мы собираемся в Галичник?
– Слава Богу, нет. Было время, когда шестьдесят километров по горам было для меня ерундой, но не сейчас. Мы отправимся в одно место, которое я знаю, или, если там что-то не так, туда, куда Паоло…
Зазвонил телефон. Я машинально вскочил, но осознал свою непригодность и стал ждать, пока Вульф подойдет и снимет трубку. Через минуту он заговорил, значит, это был Телезио. После короткого разговора он повесил трубку и повернулся ко мне.
– Это Паоло. Он ждал, когда Гвидо вернется из поездки на лодке. Он сказал, что должен ждать до полуночи или еще дольше. Я сообщил ему, что мы составили план и хотим обсудить его с ним. Он сейчас приедет.
Я сел:
– Теперь, что касается моего имени…
Суда бывают разные. «Куин Элизабет» – настоящее судно. Держу пари, что штуковина, на которой я августовским вечером катался по озеру в Центральном парке с Лили Роуэн, возлежащей на корме, тоже называлось судном. Судно же Гвидо Баттиста, которое должно было перевезти нас через Адриатику, было чем-то промежуточным между ними, но более близким тому, прогулочному, нежели «Куин Элизабет». Двенадцати метров в длину – тридцать девять футов. Его явно не мыли с тех пор, как римляне контрабандно перевозили пряности из Леванта, однако модернизированное двигателем и винтом. Во время нашего путешествия я в основном занимался тем, что пытался представить, где на такой посудине сидели галерные гребцы, но эта задача оказалась мне не по силам.