Узнав у швейцара, что его ждут, он с трудом одолел застланную пыльным ковром узкую и крутую лестницу. Когда хозяин номера гостеприимно распахнул перед ним дверь, в нос ударил запах крепкого табака и грязного белья. На покрытом простыней круглом столике, под засиженной мухами люстрой, стояли бутылки водки и смирновской рябиновки, рюмки, тарелка с бутербродами, блюдечко с икрой. На подоконнике выходящего во двор давно не мытого окна — пустая бутылка с воткнутым в горлышко огарком: после полуночи электрическое освещение выключалось. У столика на скрипучем венском стуле сидел Купцов, грузный блондин средних лет в просторном, неряшливом костюме. В кресле, стоявшем у окна, расположился Полговской, почти старик, седой и сухощавый, с крашеными усами и маленькой эспаньолкой. На его угреватом носу блестело золотой оправой пенсне. Одет он был в синий морской китель, шею его подпирал старомодный крахмальный воротничок.
Представив Беляева гостям, Гапанович усадил его на диван с выпиравшими пружинами. Расспросив для этикета о здоровье, супруге, детишках, он осторожно приступил к делу.
— Значит, поедем с нами на Камчатку, Петр Ильич?
— А какая там у вас обстановка? Скажите мне всю правду, Иван Иванович, есть там японцы?
— И есть и нет, — хитро усмехнулся Гапанович и налил по второй рюмке. — На рейде, понимаете, японский броненосец, в гавани военное судно с морской пехотой. Но на берег — ни-ни. Не высаживаются. Только в свой публичный дом матросов строем водят. В виде поощрения.
Все засмеялись.
— А ревком? Ларин там, кажется?
— А ревком сам по себе. Только он, понимаете, бессильный. Местную команду поторопились по домам распустить и оружие им забрать с собой позволили. Охота у нас. А милиционеров у ревкома меньше десятка. Правда, начальник у них боевой. Такой герой, понимаете. Ему бы полком командовать, да бодливой корове бог рог не дал!
Купцов и Полговской улыбались и молча слушали.
— Ну а делегация что? — продолжал расспрашивать Беляев. — Ревком её назначил?
— Нет, Петр Ильич, нас выбрало население, и мы обязаны защищать его интересы… Но это так трудно, а подчас и безнадежно! Антоновское правительство к нам равнодушно относится, недоверчиво, наших нужд не понимает. Ничего, кроме недоброжелательства.
— А деньги? А продовольствие? — возразил Купцов.
— Ерунда это! Крохи! Чиновники здешние сдают японцам в аренду наши рыбалки. Двести тринадцать рыбалок, только подумайте! Главное богатство Камчатки! Японцы за сезон вылавливают на пятнадцать — двадцать миллионов иен красной рыбы и большую часть портят своим варварским засолом. А деньги за это получаем не мы. Они остаются во Владивостоке, ими распоряжается ваше Приморское областное управление. Казалось бы, оно и должно нас снабжать. Но не можете вы этого! Денег этих для вас мало, своих приморских дыр не заштопаете. Нет у вас и запасов продовольствия, нет и казенных пароходов. А теперь ещё хотите отобрать последнее наше богатство — командорскую пушнину. Ведь за этим вас и посылают, Петр Ильич?