Мальчик разговаривал все меньше и меньше, но на привале, за один период сна до нападения Мутантов-Недоумков, с изрядной долей робости спросил у стрелка, как тот стал взрослым.
Зажав в зубах самокрутку, сократившую и без того тающий запас табака, стрелок налегал на рычаг. Когда мальчик задал свой вопрос, Роланд вот-вот готов был соскользнуть за грань сна, как обычно, бездумного.
— Почему тебе хочется это знать? — спросил он.
Тон мальчика был странно упрямым, словно скрывал смущение.
— Просто так. — И, помолчав, Джейк добавил: — Мне всегда было интересно, как становишься взрослым. Почти все это враки.
— Не то чтобы я рос-рос и вырос, — сказал стрелок. — Я не вымахал во взрослого сразу, в один миг. Я взрослел понемножку, нынче здесь, завтра там. Однажды я видел повешение. И в этот миг чуть-чуть повзрослел, хотя тогда не понял этого. Двенадцать лет назад в местечке под названием Кингстаун я бросил девушку. Вот тебе еще один такой миг. Но случалось это всегда без моего ведома — я понимал, что стал взрослее, только потом. — Он с некоторой тревогой понял, что уклоняется от ответа, и без особой охоты продолжил: — Полагаю, что посвящение в мужчины тоже было лишь одним из таких мгновений. Формальностью. Можно сказать, стилизацией, как танец. — Роланд отталкивающе рассмеялся. — Как любовь. Вся моя жизнь была любовь и угасание.
Мальчик ничего не сказал.
— То, что ты мужчина, требовалось доказать в бою, — начал стрелок.
Лето и зной.
Август, явившийся в этот край любовником-вампиром, губил землю и урожаи фермеров-арендаторов, обращая нивы города-замка в белые, бесплодные пространства. Несколькими милями дальше, на западе, близ границ, где кончался цивилизованный мир, уже начались бои. Все сводки были плохими, однако все они бледнели перед жарой, опустившейся на столицу. В загонах на скотных дворах лежали, лениво развалясь, коровы с бессмысленными глазами. Свиньи апатично похрюкивали, забыв о подступающей осени и уже наточенных ножах. Люди, как водится, сетовали на налоги и воинскую повинность, но под равнодушно-страстной игрой политиков таилась пустота. Центр износился будто тряпичный коврик, по которому ходили, который вытряхивали, стирали, развешивали и сушили. Шнуры и ячейки сети, удерживавшей на груди мира последний самоцвет, расползались. Все разваливалось. Тем летом, летом грядущего затмения, земля затаила дыхание.
Мальчик лениво шел по верхнему коридору каменной резиденции — своего родного дома, — не понимая, но чувствуя, что происходит. Он тоже был опустошен и опасен.
С тех пор, как повесили повара — того, что всегда умел найти для голодных ребятишек кусок-другой, — прошло три года, и мальчик вырос. Ему сравнялось четырнадцать. Сейчас, когда его тело прикрывали лишь выгоревшие штаны из грубого хлопка, было заметно: мальчик уже так широк в плечах и длинноног, что еще совсем немного, и он достигнет пропорций Роланда-взрослого, Роланда-мужчины. В постель с женщиной он еще не ложился, но две младшие замарашки купца из Вест-Тауна уже строили ему глазки. Не оставшись к этому равнодушным, мальчик еще сильнее ощутил в себе этот отклик теперь. Даже в прохладе коридора Роланд чувствовал, что весь в поту.