Василий колебался, подойти ли к ним, как вдруг до него донесся отрывок разговора:
— Ен, батюшка, им потачки не дает. Не бойсь! — и Василий решился.
Он быстро приблизился к костру и громко сказал:
— Дай вам, Боже! Пустите, молодцы, толокна сварить!
Сидевшие испуганно повскакали со своих мест, и один из них поднял топор, другой ухватил двузубые вилы, третий рогатину.
— Кто ты? Чего тебе надо? — грубо спросили они, подозрительно оглядывая его костюм и оружие.
— Сирота горький! — ответил им Василий. — Иду к Стеньке Разину правды искать.
— Ой ли? — недоверчиво сказал рыжий лохматый богатырь с кривым глазом.
— Вот ей-Богу! Бежал из Саратова, стрельца убил, коня загнал!
— Ну, ну! — заговорили все, кладя свое оружие. — Бог с тобою! Садись! Мы тут уху варим, подбрось толокна, что же!
Василий вздохнул с облегчением и сел между рыжим кривым и черным, маленьким, коренастым, как дуб, молодцом.
— С чего ж это ты так? — спросил его черный.
— Пожди! — остановили его. — Поначалу похлебаем, а там и погуторим.
— Ну, ин по-твоему будет! Снимай, Кострыга! — Длинный мужик стал на колени и ловко снял с рогатки котелок.
— Доставай хлеба, Дубовый!
Сосед Василья с левой стороны потянулся за мешком, запустил в него по плечо руку и вытащил большую краюху черного черствого хлеба.
— Благослови Господи! — сказал Кривой, беря ложку и придвигаясь к горшку. — Примощайтесь, ребята! Лезь и ты! — прибавил он, толкая Василья.
Все придвинулись, каждый достал свою ложку и дружно принялись хлебать уху. Василий с утра ничего не ел и с жадностью набросился на еду. На время он забыл все свои думы, обиды и планы и с наслаждением чувствовал только, как горячая пища вливается в него и возвращает ему упавшие силы.
Наконец все похлебали и, облизавши ложки, сунули их за пазухи. Кострыга лениво поднялся, взял горшок и спустился к реке ополоснуть его.
— Ну, а теперь и браги изопьем, пока есть баклажка! Доставай, Горемычный!
Рябой и белобрысый мужичонка быстро вьюном обернулся и поднял на руки бочонок.
— Вот он, разлюбезный наш! — крикнул он весело. — Разливай, Яшенька!
Кривой достал берестяной ковш, наполнил его густой темной жидкостью, отпил и передал товарищу справа. Ковш медленно пошел из рук в руки и, дойдя до Василия, уже был пуст.
— Ишь, не размеряли на тебя! — усмехнулся Кривой. — Ну, теперь с тебя пойдет! Пей!
Он налил, снова отпил и подал Василью. Тот жадно сделал несколько глотков.
— Ну, ну, будя! — сказал Дубовый и отнял от него ковш.
— Уф! — проговорил Кривой, видимо, главный меж ними. — Расскажи теперь нам свое горе, паря. Допрежь, кто ты?