В корчме на Лубянице — что на Торговой стороне, близ площади-торга — на Ильин день, в честь праздника, подавали свежее, недавно сваренное пиво. Хорошее оказалось пиво, вкуснющее, Миша уже третью кружку — деревянную, верно, литра полтора объемом — выкушал и еще хотелось. Деньги были — корову только что на Торгу продал, так что гулеванил теперь, можно сказать, на свои кровные «белки»-вервицы. Не было сейчас на Руси мелкой монеты, как, впрочем, и крупной, не считая немецких и старых арабских дирхемов. Как помнил Михаил с института — «безмонетный период». Крупные сделки гривнами серебра обеспечивались, а мелкие — чем придется — беличьими шкурками, бусинами, медными колечками или — тоже медной — византийской монеткой, у кого таковые имелись.
Корова, ясно, была не Мишина — тысяцкого Якуна. Тощий такой нетель, давно уже забить собирались или продать — вот как раз и сгодилось. Для, так сказать, более правдивого вхождения в образ. По тщательно разработанной Якуном легенде, Михаил — бедный однодворец, пришел вот в Новгород единственную коровенку продать, поскольку с год тому назад сгорели в лихоманке и жена, и чады-домочадцы, а все хозяйство, стало быть, пришло в полное — полнейшее! — разорение. А он, Михаил, оставшись бобылем, взял последнюю коровенку да отправился в город — искать не счастья, а хотя бы пристанища.
– Может, в артель какую возьмут, плотником, — жаловался Миша соседям по рынку — таким же, как он, горемыкам, молодым — лет по шестнадцати, парням с похожей судьбою. Один — рыжий светлоглазый Мокша — торговал лично подстреленную в лесу дичь — куропаток и рябчика, второй — чернявый, похожий на грека, Авдей — пытался продать почти что не ношеные лапти.
– А вот, налетай, лапоточки лыковые, новые…
Рябчика-то с куропатками быстро взяли, а вот на лапоточки не налетали чего-то, может быть, потому что совсем близехонько — через рядок — как раз и торговали лаптями, корзинками, туесами, коробами разными и всяким прочим плетеньем. Правы люди — уж если и покупать лапти, так новые — стоят дешево, снашиваются — месяца за два… ну, это как ходить.
Миша, в отличие от босоногих парней, был обут в кожаные постолы с обмотками и высокой оплеткой. Постолы выглядели уж о-очень сильно поношенными, как и вся прочая одежка — зипун, порты, длинная, до колен, рубаха… между прочим, шелковая, но, увы, давно потерявшая и вид, и блеск. В общем, такой вот образ человека, некогда имевшего кое-что, но ныне пришедшего в полный разор.
– Говор у тебя цудной, Миша, — еще на рынке заметил Авдей. — Издалече?