Под вечер в реке Или идет купанье людей и лошадей. Долго искали глубокого места и вот, наконец, за островом нашли. Поднявшийся к ночи ветер взбороздил мутные воды мелкой волною, и, пофыркивая на этой волне, поплыли косматые киргизы, а за ними и стройные кровные лошади офицеров.
Я не знаю большего удовольствия, как купанье с лошадью. Не понимаю, почему на заграничных курортах, где все так приспособлено для комфорта и удовольствия, не додумались завести купальных лошадей. С невысокого обрыва вы бросаетесь в воду; два, три шага, и вы провалились на глубину. В прохладную влагу уходит мокрое тело лошади, увлекая и вас за собою; теперь беритесь рукою за гривку, повыше, и плывите, увлекаемые мощными движениями лошади. От нее только полголовы над водою; ровно похрапывает она, прижала уши и плывет, и плывет. Мимо несется противоположный берег, кусты, заливы, плесы, вы направляете свободною рукою к удобному месту, вот голова приподнялась над водой, живее на спину, чтобы не загрязнить в песчаном иле свои ноги. Это ли не наслаждение, не радость жизни?
В ночи задул обычный илийский ветер. По длинному коридору, образуемому долиною реки Или, проносилась жестокая буря с дождем. В темноте безлунной и беззвездной ночи убирали поэтичный бивак на берегу Или и сносили винтовки под навес почтового сарая… А наутро опять тишина, опять зной солнца пустыни, аромат ирисов и задумчивое колебание марева, затягивающего далекие Кетменьские горы.
Дорога вьется по громадному засохшему болоту. Песчаные вихри нанесли на это болото полосы песку; порос по нему исполинский вереск в рост человека с длинными сережками бледных лиловато-розовых, нежно пахучих цветов. Местами на болоте образовались промоины и глубокие щели, затянутые черною вязкою грязью. По болоту растет зеленая трава, и запах знойной сырости несется над ним — это нездоровое, лихорадочное место. На 24-й версте стоит полупокинутый русский поселок Таш-Карасу. Болотная лихорадка гонит из него жителей. За поселком маленький подъем и кремнистая, жесткая, красноватая пустыня, усеянная галькой и мелкими камнями, жесткая, твердая, неприятная. По песку бегают «коньки» — маленькие пузатые ящерицы с длинными задранными кверху хвостами — и только они одни нарушают немного однообразие кремнистого пути, полного миражей, колеблющихся в раскаленном знойном воздухе. Нечем дышать. Если бы не легкий ветерок, нет-нет да обвевающий лицо, стало бы нестерпимо душно в этом тяжелом зное. Два с лишним десятка верст картина не меняется. Все такой же ровный подъем, все тот же песок и те же камни и темные гальки.