Рота Пашки находилась во втором эшелоне охраны кандагарского аэродрома на отдыхе. Занимались с утра до вечера строевой подготовкой до чертей в глазах, до одурения, до «потери пульса», как называл это состояние старшина роты прапорщик Рахимбобоев, огромный, мускулистый туркмен. За глаза солдаты называли его Рэмбобоевым, и в этом изредка даже сквозило уважение, но очень редко...
Вскоре роту перевели на выносные посты – на «блоки». Жизнь там была ужасной. Камни, бетон «блока», ежедневная смерть, кровь и единственное спасение от всего этого – гашиш. Рядом с «блоком», где «тащил» службу Пашка, врос в каменистую почву маленький кишлачок, живущий своей непонятной азиатской жизнью. Люди там жили пугливые, несмотря на то, что кишлачок был договорной. Один из прежних командиров «блока» догадался бросить от движка на дувалы провода, и вечерами в кишлаке загорались тусклые лампочки, что приводило афганцев в благоговейный трепет. Изредка подбрасывали в кишлак керосин, лекарства. Но им было поставлено условие. Как только из кишлака в сторону шурави произведется хоть один выстрел – не только электричество вырубят, но и кишлак выжгут. Вот и приходилось седобородому «старшине» кишлака крутиться между шурави и моджахедами, чтобы сохранить столь шаткое равновесие. Видимо, духи понимали всю безнадежность положения для жильцов кишлака и совершали нападения на «блок» откуда угодно, только не с его стороны.
Кишлак давно и прочно вошел в жизнь «блока». Солдаты постоянно уходили в «самоволки», меняли шмотки, консервы со сгущенкой и тушенкой, керосин на гашиш. Некоторые из старослужащих имели какие-то свои дела в кишлаке и, несмотря на запрет командования, все же просачивались туда. Пашка тоже имел свой постоянный канал добычи наркотика. Перед выходом на «блок» он набивал вещмешок старыми майками, хэбэшками, сумками от противогазов и прочим тряпьем. Обмен производился по давно установленному тарифу. За майку давали на два «косяка», за хэбэшку на четыре-пять. Пашка сотрудничал все время с высохшим от старости одноногим Халимом, который ловко скакал на одной ноге, опираясь обрубком другой на самодельный протез из крепкого узловатого дерева. Он брал шмотки, смотрел их на свет, определяя степень крепости, бросал их через плечо в темень лачуги на кучу другого тряпья. Рассчитывался за каждую вещь отдельно. Обычно Пашка, получив плату за первую шмотку, тут же закуривал мастырку и, блаженно затягиваясь, спокойно смотрел за суетливыми руками старика, ловко хватающими вещи и тут же бросающими плату, завернутую в тряпицы, перед Пашкой.