— Подходящая еда, — сказал он великодушно. — Что ты думаешь об этом месте, мама?
— Еда здесь хорошая, милый, — уклончиво ответила мама.
— А они обходительные ребята, — продолжал Ларри. — Сам хозяин переставил мою кровать поближе к окну.
— Он был не таким уж обходительным, когда я попросил у него бумаги, — сказал Лесли.
— Бумаги? — спросила мама. — Зачем тебе бумага?
— Для туалета… ее там не оказалось, — объяснил Лесли.
— Тс-с-с! Не за столом, — шепотом произнесла мама.
— Ты просто плохо смотрел, — сказала Марго ясным, громким голосом. — У них там ее целый ящичек.
— Марго, дорогая! — испуганно воскликнула мама.
— Что такое? Ты не видела ящичка?
Ларри хихикнул.
— Из-за некоторых странностей городской канализации, — любезно объяснил он Марго, — этот ящичек предназначается для… э…
Марго покраснела.
— Ты хочешь сказать… хочешь сказать… что это было… Боже мой!
И, заливаясь слезами, она выскочила из столовой.
— Да, очень негигиенично, — строго заметила мама. — Просто безобразно. По-моему, даже не важно, ошиблись вы или нет, все равно можно подхватить брюшной тиф.
— Никто бы не ошибался, если б тут был настоящий порядок, — заявил Лесли.
— Конечно, милый. Только я думаю, что нам не стоит заводить сейчас об этом спор. Лучше всего поскорее найти себе дом, пока с нами ничего не случилось.
Вдобавок ко всем маминым тревогам «Швейцарский пансионат» был расположен на пути к местному кладбищу. Когда мы сидели на своем балкончике, по улице нескончаемой вереницей тянулись похоронные процессии. Очевидно, из всех обрядов жители Корфу больше всего ценили похороны, и каждая новая процессия казалась пышнее предыдущей. Наемные экипажи утопали в красном и черном крепе, а на лошадях было накручено столько попон и плюмажей, что даже представить было трудно, как они только могут двигаться. Шесть или семь таких экипажей с людьми, охваченными глубокой, безудержной скорбью, следовали друг за другом впереди тела усопшего, а оно покоилось на дрогах вроде повозки в большом и очень нарядном гробу. Одни гробы были белые с пышными черно-алыми и синими украшениями, другие — черные, лакированные, обвитые замысловатой золотой и серебряной филигранью и с блестящими медными ручками. Мне еще никогда не приходилось видеть такой заманчивой красоты. Вот, решил я, так и надо умирать, чтоб были лошади в попонах, море цветов и толпа убитых горем родственников. Свесившись с балкона, я в восторженном самозабвении наблюдал, как проплывают внизу гробы.
После каждой процессии, когда вдали замирали стенания и умолкал стук копыт, мама начинала волноваться все сильнее.