Таганских глумцов
[2] боевой агитатор.
Сентябрь на дворе — здравствуй город Белград!
Дыховичный:
Нет суточных давно, и я тебе не рад.
И «Коля» за окном все ходит затрапезно.
Демидова:
А мы летим вдвоем так сладостно, но в бездну.
Но все нам трын-трава, пока мы на гастролях.
Хмельницкий:
Подходит «Николя»
[3] и мы по-сербски: «Моля!»
Вернемся по домам и вдруг исчезнет воля.
Филатов:
На каждого из нас досье напишет Коля.
Унылая пора! Очей очарованье!
Дыховичный:
Убожество пера! Анчар и Ваня!
Да, голова пуста, когда живот не сыт.
Демидова:
Вот почему всегда испытываем стыд.
Но солнце за окном, а в сердце лабуда.
Хмельницкий:
И все бы ничего, да вот одна беда:
«Я правильно купил?..» А впрочем, ерунда.
Филатов:
Сегодня — Будапешт, а завтра — Кулунда!
Поэтому живи! Живи, пока живется!..
Высоцкий:
Хотя я не тот, кто последним смеется
(Товаров я в Загребе мало загреб)
Дыховичный:
И этого даже мне хватит по гроб.
Я алчность в себе ненавижу
Демидова:
Хмельницкий:
Эпитет рискованный. Посмотрим,
Что Леня напишет пониже.
Филатов:
Пора нам из Сербии смазывать лыжи! —
тут кончилась бумажка, а на обратной стороне был текст чьей-то роли.
После спектакля мы обычно собирались у Хмельницкого в номере, он ставил какую-нибудь бутылку, привезенную из Москвы. Леня Филатов выпивал маленькую рюмку, много курил, ходил по номеру, что-то быстро говорил, нервничал. Я водку не люблю, тоже выпивала немножко. Иногда говорила, но в основном молчала. Ваня Дыховичный незаметно исчезал, когда, куда — никто не замечал. Хмель выпивал всю бутылку, пьянел совершенно, говорил заплетающимся языком «Пошли к девочкам!», падал на свою кровать и засыпал. Наутро на репетицию приходил Леня — весь зеленый, больной, я — с опухшими глазами, Ваня — такой же, как всегда, и Хмельницкий — только что рожденный человек, с ясными глазами, в чистой рубашке и с первозданной энергией.
И вот в Париже пошли мы — Ваня, Хмельницкий и я — в пиццерию, в ресторан! У нас было очень немного денег — так называемые «суточные», но мы хотели попробовать французскую пиццу с красным вином. Я сказала, что не буду красное вино и пиццу не очень люблю, а они сказали, что я — просто жадная и мне жалко тратить деньги.
Вообще отношение ко мне — странное было в театре. Сейчас в дневниках Золотухина я прочитала:
«Я только теперь понимаю, насколько скучно было Демидовой с нами». Не скучно. Просто я не открывалась перед ними. Они не знали меня, и мое, кстати, равнодушное отношение к деньгам воспринимали как жадность. Я презираю «купечество», ненавижу актерский ресторанный разгул. Так и в тот раз, подозревая, что эта пицца — чревата, ибо пришли мы в пиццерию в поздний ночной час в сомнительном районе, я попробовала отказаться. Заграничную жизнь я знала лучше, чем они, ибо с конца 60-х годов ездила в разные страны на так называемые «Недели советских фильмов». И уже разбиралась, в каком районе что можно есть и в какое время. Здесь было очевидное «не то», но эту сомнительную ночную пиццу я съела, чтобы меня не считали жадной — ведь каждый платил сам за себя. И, конечно, все мы отравились. Это было понятно с самого начала, но мы — гуляли!