— Интеллигенция, шаг вперед!
Сомневаться не приходилось — они намеревались расстрелять нас на месте. Я не мог решиться. Неподчинение могло взбесить их еще больше. Но, с другой стороны, ведь они могли сами выдернуть нас из колонны, чтобы прежде чем убить, еще и изувечить за то, что мы не вышли добровольно. Стоящий около меня доктор Зайчик — историк, доцент университета — трясся всем телом, в точности как и я, и так же, как я, не мог ни на что решиться. Но когда эсэсовец рявкнул во второй раз, мы вышли из колонны. Нас было семеро. Я оказался прямо напротив Зигзага, который заорал, обращаясь ко мне:
— Я научу вас порядку! Что вы делали столько времени?! — Он размахивал пистолетом у меня перед носом. — Вы должны были возвращаться в шесть, а уже десять!
Я не отвечал, зная, что через секунду меня застрелят. Он посмотрел мне в глаза мутным взором и, вдруг зашатавшись, отлетел к фонарному столбу, а потом неожиданно сказал совершенно спокойным тоном:
— Ваша семерка персонально отвечает за то, чтобы колонна дошла до гетто. Можете идти.
Мы уже повернулись, когда он заорал:
— Назад!
Теперь перед ним оказался доктор Зайчик. Он схватил его за воротник, потряс и прохрипел:
— Знаете, почему мы вас били? — Доктор молчал. — Знаете, почему?
Кто-то из колонны, наверное перепугавшись насмерть, отозвался робко:
— Почему?
— Чтобы вы знали, что сегодня Новый год!
Мы уже вернулись в строй, когда раздался следующий приказ:
— Запевай!
Мы удивленно посмотрели на Зигзага. Он зашатался, рыгнул и докончил:
— …веселее!
Едва держась на ногах, он громко рассмеялся своей шутке, повернулся и пошел. Потом снова остановился и гаркнул:
— Громче!!!
Я уже не помню, кто первый запел эту военную песню, и не знаю, почему он выбрал именно ее. Мы подхватили. В конце концов, нам было все равно, что петь.
Только сейчас, воскрешая в памяти ту минуту, я понимаю, насколько в ней трагическое перемешалось с комическим. В новогоднюю ночь мы шли — кучка измученных евреев — по улицам города, где любое проявление польского патриотизма уже не первый год каралось смертью, — и безнаказанно распевали во всю глотку:
— «Эй, стрелки, вперед!..»
Первый день 1943 года — того года, который должен был, по предсказанию Рузвельта, принести немцам поражение. И правда — удача отвернулась от них на всех фронтах. Если бы где-нибудь линия фронта проходила поближе! Пришло известие о поражении немцев под Сталинградом. Оно было настолько ощутимо, что его нельзя было скрыть или игнорировать, заявляя в печати, что «это событие не имеет никакого значения для победоносного хода войны». На этот раз пришлось признаваться; немцы объявили трехдневный траур, для нас это были первые за много месяцев радостные дни. Оптимисты потирали руки, уверенные, что войне скоро конец. Пессимисты придерживались другой точки зрения: война продлится еще долго, но теперь, по крайней мере, нет ни малейшего сомнения в ее исходе.