Вызывающе одетые, в длинных кружевных платьях проходят проститутки. Впрочем, это могут быть и жены парикмахеров или капельмейстеров из кофеен. Они идут хищной, плавной поступью, имея в недобрых испорченных лицах незначительный изъянец, совершенно все перечеркивающий; они или косят черным кривым косением, или у них разорванные рты, или нету кончика носа.
Жители города кичатся миазмами испорченности, какие источает улица Крокодилов. У нас нет нужды ни в чем себе отказывать, заносчиво полагают они, мы можем себе позволить и настоящее распутство большого города. Они считают, что каждая женщина в квартале — кокотка. Вообще-то, стоит обратить на какую-нибудь внимание — сразу встречаешь пристальный липкий щекочущий взгляд, который замораживает тебя в сладостной уверенности. Даже школьницы здесь носят банты каким-то особенным образом, ставят своеобразным манером стройные ноги, и в глазах их нечистая порча, в коей заложен преформический грядущий порок.
И все же... и все же следует ли нам открывать последний секрет квартала, тщательно скрываемую тайну улицы Крокодилов?
Неоднократно в продолжение нашей реляции подавали мы определенные остерегающие знаки, деликатно обозначали наши оговорки. Так что внимательный читатель не окажется неподготовленным к последнему повороту событий. Мы поминали имитативный и иллюзорный характер квартала, но у подобных определений слишком окончательный и решительный смысл, чтобы обозначить половинчатый и нерешительный характер действительности.
В языке нашем нет определений, которые хоть как-то дозировали бы степень реальности, определили бы ее насыщенность. Скажем не обинуясь: фатально для квартала то, что в нем ничто не довершается, ничто не доходит до своего дефинитивума, все производимые движения повисают в воздухе, все жесты исчерпываются до поры и не могут сдвинуться с некоей мертвой точки. Мы уже могли заметить обильность и расточительность упований, проектов и предвосхищений, какие свойственны кварталу. Он есть не что иное, как ферментация устремлений, до времени неуемная, а потому бессильная и пустая. В атмосфере небывалой доступности возрастает тут всякая малейшая прихоть, мимолетное напряжение набухает и разрастается в пустой раздутый нарост, восходит серая и легкая вегетация пушистых чертополохов, бесцветных мохнатых маков, сотканная из невесомой пелены бреда и гашиша. Надо всем кварталом витает ленивый и порочный флюид греха, и дома, магазины, люди порою кажутся спазмой на его горячечном теле, гусиной кожей его фебрильных грез. Нигде, как здесь, не ощущаем мы себя находящимися под угрозой возможностей, потрясенными близостью свершения, побледневшими и бессильными упоительной робостью осуществимости. Но на этом все и кончается.