В низовьях же, у подножья Синая сего, выросшего из гнева отца, толпа жестикулировала, поносительствовала, чтила Ваала и торговала. Люди набирали полные руки мягких складок, драпировались в цветные сукна, укутывались в импровизированные домино и пальто и болтали без ладу и немолчно.
Мой отец, удлиненный гневом, вдруг вырастал над этими группами торгующих, и с высоты клеймил идолопоклонников могущественным слогом. Потом, движимый отчаянием, влезал на высокие галереи шкафов, одержимо бегал по стяжкам полок, по гулким доскам голых лесов, преследуемый картинами бесстыдного разврата, который угадывал за спиной в недрах дома. Приказчики как раз достигли железного балкона на высоте окна и, уцепившись за балюстраду, схватили Аделю поперек, а потом вытащили в окно, трепещущую очами и влекущую за собою стройные ноги в шелковых чулках.
Пока отец мой, потрясенный мерзостью греха, врастал гневом своих мановений в жуть пейзажа, внизу беззаботный народ Ваала предавался разнузданному веселью. Какая-то пародическая пассия, какая-то зараза смеха обуяла сброд. Как же можно было требовать от них серьезности, от этого трещоточного и щелкунчикового народца! Как можно было ждать понимания великих забот отца от этих мельниц, без устали смалывающих цветную кашу слов! Глухие к громам пророческого гнева, торговцы эти в шелковых бекешах усаживались маленькими кучками на корточки вокруг складчатых гор материи, похохатывая и немолчно разбирая достоинства товара. Эта черная биржа разносила на скорых своих языках благородную субстанцию пейзажа, измельчала ее в рубленый фарш говорения и чуть ли не глотала.
Где-то в другом месте перед высокими водопадами светлых материй стояли группы евреев в цветных халатах и больших меховых колпаках. Это были мужи Великого Собрания, достойные и преисполненные благоговения господа, гладившие длинные холеные бороды и ведущие сдержанные, дипломатичные беседы. Но и в церемонной их беседе, во взглядах, какими они обменивались, проблескивала усмехающаяся ирония. Меж этих групп сновал простой народ, безличностная толпа, сброд без облика и индивидуальности. Он как бы заполнял пробелы в пейзаже, выстилал фон бубенцами и трещотками бессмысленной болтовни. Это был элемент шутовской, гульливая толпа полишинелей и арлекинов, которая — сама без серьезных коммерческих намерений — доводила до абсурда гаерскими своими штучками намечающиеся кое-где сделки.
Постепенно, однако, наскучив шутовством, веселый люд рассеялся в дальних околицах пейзажа и мало-помалу стал пропадать там среди скальных изломов и долин. По всей вероятности, эти весельчаки исчезали один за другим где-то в расселинах и складках местности, словно усталые и наигравшиеся дети по углам и закуткам квартиры в бальную ночь.