Мирон поднял на него глаза, но ничего не сказал.
— Хорош слюни распускать, — хлопнул его по плечу Каморин. — Я компенсирую тебе моральный ущерб… Кто знал, что ты у нас такой сентиментальный… Сам рвался в это дело…
Каморин говорил и, отпирая чердачную дверь, внимательно поглядывал на остальных братков. Теперь его всего больше заботила их реакция на происходящее. Про Седова он, казалось, уже забыл.
— Да не надо мне ничего, — сказал Мирон, смутившись.
— Только запомни: это с чердака есть запасной выход, про который никто, кроме нас, не знает. Из нашей же команды выход один — вперед ногами. Это тебе объяснили те, кто тебя рекомендовал? Балабон, ты его к нам привёл?
Балабон виновато кивнул.
— Да понял я всё… — сказал Мирон. — Может, пойдём уже. А то менты набегут.
— Считай, они уже здесь. — Каморин достал своё удостоверение. — Вы все арестованы.
На этот раз шутка имела успех, пусть даже смех получился робким и несколько натянутым. Седов и сам испытал нечто вроде облегчения. Ну и ну, думал он, исподлобья глядя на Каморина. Запустить такого в Москву, щуку бросить в реку — один черт… Вот кто наведет там шороху… Да, с таким лучше не ссориться.
Когда они спустились вниз и стали быстро расходиться, Седов не удержался, оглянулся на Каморина, оставшегося возле черного хода, про который все жильцы думали, будто он закрыт, чуть ли не заколочен, и очень бы удивились, узнав, что это не так.
Словно хороший актер, привычный к перевоплощениям, Павел Романович уже успел сменить маску. Теперь это был суровый, бесстрастный следователь с усталым прищуром глаз, собранный и ушедший в себя…
Потом Седов, идя к своей гостинице, не удержался и снова взглянул в сторону толпы, окружившей убитых. Каморин шёл через неё, не задерживаясь, высокий, прямой, никого не замечающий, и перед ним послушно расступались.
— Это он или не он? — ожесточенно спрашивал Костя, играя желваками. — Ты можешь сказать толком?!
— А если я не помню… — всхлипывала Лена. — Уже месяц прошёл. Могу я забыть? Особенно после больницы…
Они сидели на скамейке Тверского бульвара и спорили о четвёртом милиционере. Лена, исхудавшая, бледная, прижималась к его плечу.
— Ещё скажи, не помнишь, сколько их всего было! — буркнул муж.
— Пятеро… Четверо меня привезли, потом привели пятого. Вот его я помню хуже всех… Что я, виновата?
— Раньше говорила — пятеро привезли, а шестой потом пришёл… Ты что, жалеешь их, что ли?
— Не хочу. Не хочу я про это говорить! — Она тихо, без слез заплакала.
Он обнял её за плечи. Она послушно, ещё теснее, прижалась к нему. Успокоилась…