– Что-то наш Грушницкий припозднился, – донесся до меня голос журналиста. – Без его фанфаронства даже скучно.
Ленивый смех, раздавшийся в ответ, ожег меня, словно едкая кислота. Так они надо мною все это время потешались!
Одним из недостатков и одновременно достоинств моей натуры является то, что в минуту ярости я действую, не заботясь о последствиях.
Быстро войдя в салон, я остановился за спиной у Графа Нулина. Он меня не видел, но остальные смеяться перестали. Я поймал на себе любопытствующий взгляд Базиля: ну-ка, что дальше?
– Кажется, я знаю способ излечить вас от скуки, мсье Лебеда, – сдавленно сказал я.
Он обернулся. Его румяные щечки мгновенно – я никогда такого не видывал – окрасились в цвет несвежей наволочки.
– Посмотрим, станете ли вы паясничать под пистолетом, – продолжил я.
Он попытался хорохориться:
– Ишь, какой смельчак! Всем известно, какой вы трюкач по пистолетной части. Я не дурак, чтоб исполнять роль вашей мишени!
Говорил он с вызовом, но в глазах читался ужас. Это придало мне уверенности, я заговорил спокойней.
– Если вы так боитесь моей меткости, извольте: условия поединка будут точь-в-точь такие же, как у ваших любимых героев, Печорина с Грушницким. На шести шагах вы не промахнетесь. А скалу, на которой они стрелялись, я знаю. Она всё там же.
Несколько секунд журналист смотрел на меня в замешательстве. Потом его мягкое лицо шутовски сморщилось. Граф Нулин рассмеялся.
– Ну уж нет. Все ошибки в нашей жизни происходят, когда мы пытаемся изображать то, чем не являемся. Я, Григорий Федорович, трус, а так называемую «честь» полагаю глупой выдумкой. С какой же стати, изображая храбреца и человека чести, я стану лезть под вашу пулю? Я вас обидел, каюсь. За это вы наказали меня публичным унижением. Разве вам недовольно?
Признаться, от такого простодушия я растерялся.
А тут еще и Стольников сказал:
– Браво, Граф. Умно́, откровенно и для труса, пожалуй, даже смело. Признай это, Грегуар. Не то правда обратишься в Грушницкого.
Я колебался.
– Право, не сердитесь. – Лебеда искательно смотрел мне в глаза. – Я ведь из тех, кто из-за красного словца не пожалеет мать-отца. Ну что, мир?
Он протянул мне руку.
– Мир! Мир! – закричали Тина с Кискисом.
Базиль жестом римского императора поднял кверху большой палец. Мне ничего не оставалось, как ответить на рукопожатие, после чего все зааплодировали.
Вроде бы я должен был чувствовать себя удовлетворенным. И все же глядя на журналиста, который тут же, будто ни в чем не бывало, принялся рассказывать какую-то потешную историю, я отчего-то испытывал смутное подозрение, что он снова надо мной надсмеялся, только неким более изощренным образом.