Знаю, я была неосторожна, но нужно было попытаться. И теперь лихорадка душит меня, я задыхаюсь. Грудь сдавливает, трудно дышать. Чувствую, из этого мне не выбраться. Не конец ли приближается? Пожалуй, настало время составить завещание, пока я еще способна мыслить ясно. Нужно уладить столько дел. Все должно быть предусмотрено до мелочей. Надо позаботиться обо всех, кто был мне верен и самоотверженно служил столько лет. Сорок два года моего правления. И вот уже тридцать лет, как я вынуждена править железной рукой — безжалостно, требовательно, не выказывая ни малейшего признака слабости, ибо ею тут же воспользовались бы наши враги. И последствия оказались бы тяжкими для нашего злополучного королевства, опустошенного религиозными войнами, разграбленного чиновниками без стыда и совести, которые безнаказанно обогащаются у нас за спиной. Королевства, зависимого от абсурдных притязаний французских аристократов, жаждущих власти и забывающих, что правитель здесь только один — мой сын, король. Бедный Генрих, как же он сможет держать в узде всех этих людей, когда меня не будет? Да простит мне Господь, что не сумела я привить сыновьям силу воли, готовность жертвовать личными интересами ради блага страны. Кровь, пролитая в эти последние дни из-за легкомыслия моего сына, навеки падет на род Валуа. Помоги ему Бог.
Мрачные мысли не отпускают. Надо смириться, я больше не в состоянии заниматься будущим Франции. Постепенно жизнь покидает меня. Я чувствую, что не способна более удерживать ее. Это потребовало бы слишком больших усилий. Я сопротивляюсь, чтобы достичь последней цели — покоя. Мне нужен покой и отдых. Что мне сетовать на ревматизм, его уже не одолеть. Лучше думать о приятном, предаться дорогим воспоминаниям, бережно хранимым на самом дне памяти. У меня никогда не оставалось на них времени из-за множества забот, вечно поглощавших мое внимание. Моя жизнь была кошмаром. Теперь то немногое время, что мне осталось, я хочу прожить для себя. В течение стольких лет я жертвовала собой для других, так пусть хоть эти последние часы достанутся мне целиком. Я посвящу их воспоминаниям. Память уносит меня в прошлое. Помню мою первую встречу с Тинеллой, той, что произвела потом на свет девочку, получившую то же имя. Это было во Франции, почти шестьдесят лет назад, в далеком 1533 году, в то время как я ожидала прибытия моего дяди, Папы Климента VII в Вильфранш.
Юг Франции,
Вильфранш, осень 1533 года
Тинелле не исполнилось еще и тринадцати, но уже видно было, что она растет дурнушкой. С первого взгляда бросались в глаза ее густые сросшиеся брови и неправильной формы нос, видимо, поврежденный в раннем детстве. Глаза у нее были небольшие, но их взгляд проникал, казалось, в самую душу. Из-за этого-то взгляда я впервые и обратила на нее внимание. Он был какой-то особенный, поразительный для безродной прислужницы — она помогала кухаркам, хотя я понятия не имею, в чем именно заключалась ее работа. Слишком юная, чтобы быть допущенной к плите, она, скорее всего, была у поваров на побегушках. Впрочем, я никогда ее об этом не спрашивала. Да, честно говоря, меня вовсе не интересовало, кто там чем занимается. А уж свести знакомство с особой столь низкого происхождения мне бы в голову не пришло, если бы не воля случая.