Но главное, что препятствовало появлению идеи единоличного выживания в СССР — чувство общности среди людей на уровне подъезда, двора, города и всего народа. Какие уж тут "кланы"?
Если записать формулу сурвайверства предельно кратко, получится исторический пессимизм, помноженный на индивидуализм — ведь выживать планировалось либо в одиночку, либо малыми группами, но никак не целым населенным пунктом. Коллективизм и соборность в него не вписывались. Поэтому он мог зародиться только в "лихие девяностые", а обрести силу в конце первой декады двадцать первого века, когда поток нефтедолларов стал тонким ручейком, а впереди замаячил призрак Величайшей Депрессией. Впрочем, отдельные личности прозрели еще раньше.
Итак, несмотря на мелкие отличия, русский и западный сурвивализм были похожи как близнецы. Оба росли из одного корня — чувства беспомощности разобщенного современного человечества перед приближающейся катастрофой. Более того, русский сурвайвер-сталинист и американский сурвайвер-правый консерватор, оказавшись за одним столом, обнаружат, что их позиции по 9 из 10 любых вопросов совпадают.
Они походили друг на друга даже своей методологией. Русское сурвайверство в начале XXI века самостоятельно дошло до тех же идей и принципов, которые западное открыло еще в 60-70-ые годы двадцатого. Идеи "нычки", "гнезда", тревожного рюкзака, запаса товаров для обмена, тактика исхода из города и защиты от озверевших мародеров, принципы выбора оружия и овладения необходимыми для автономного существования навыками — были открыты русскими теоретиками вовсе не по западным учебникам.
* * *
После этого они направились в оружейную комнату. Здесь в капитальной пристройке, где раньше хранился спортинвентарь, теперь располагалась епархия Артура Малахова, который был привязан с своим железным питомцам не меньше, чем какой-нибудь Куклачов или Дуров к зверюшкам.
Тут в идеальном состоянии на полках и стеллажах хранился их арсенал: шесть одноствольных и три двуствольных охотничьих ружей, одиннадцать помповиков, пять полуавтоматических гладкоствольных ружей, четыре нарезных самозарядных и два полуавтоматических карабина. Плюс четырнадцать ПМов, предназначенных для продажи охранным структурам.
Часть этого оружия была "общей", а часть "личной". Первое было взято из богдановского магазина и по документам хранилось под замком в его подсобных помещениях. "Личное" каждый покупал для себя, но с момента покупки оно ни разу не возвращалось в дома владельцев. Согласно уговору, каждый должен был хранить для себя одну единицу здесь, и одну дома: мало ли где застанет беда.