— Мирослава? — раздался позади голос Гаррета.
— Опять ты! — с раздражением произнесла я и повернулась к нему.
— Ой, какой взгляд, — усмехнулся он. — И за что же ты меня так ненавидишь?
— А то ты не знаешь. За Селию. Она была моей лучшей подругой, а ты ее забил до смерти.
— У нее оказалось слабое сердце. Кто же знал, что она не выдержит, — пожал плечами Гаррет. — Ее бы все равно казнили. Вместе со второй твоей подружкой. Какая разница — раньше или позже?
— Какая разница? Ах, какая разница? — я слетела с подоконника и бросилась к Гаррету.
Тот перехватил меня в полете.
— Э-э, милая, аккуратней, расшибешься!
Я вырвалась и отскочила от него.
— Послушай, Мири. Вот я одного не понимаю. Ты меня ненавидишь. Люто ненавидишь. А моего брата нет? Почему так?
— Люциан — это Люциан.
— И? Это ответ? Ты считаешь, что он лучше меня? Ты такая наивная? Сколько ты прожила лет? Веков? Десяток?
— Тысячу лет. Плюс-минус. Точно не помню.
— Для человека очень много, для бессмертного — сущий младенец. Но этого времени вполне хватило бы на то, чтобы понять, что такие как мы — это чистое зло. В человеческом понимании, разумеется. Но мы держим вас в рамках. Не даем разгуляться.
— Пастыри? — перебила я его. — Ты считаешь себя пастырем?
— Помощником. Пастырь — твой дорогой Люциан.
— Не замечала за ним подобного, — хмыкнула я.
— Значит, ты слепа. Огнем и мечом, карающей рукой — это про него. Он беспощаден. Безжалостен. Его нельзя разжалобить. Ему неважно, кто перед ним: ребенок, женщина, старик. Ты знаешь, что он может убить одним лишь взглядом? Одной силой мысли? Он может даже не заметить, что он тебя убил. Так человек наступает ногой на жука, и идет дальше. Знаешь, скольких он самолично замучил в этих подвалах? Ты была на кладбище. Почти все пали от его руки. Ему нравится убивать. Он получает удовольствие, истязая людишек. А сколько он оставил за собой мертвых тел в других реальностях? За все свое существование?
— Сколько ему лет? — Я стояла спиной к Гаррету и продолжала разглядывать в окно черное небо.
— На человеческом языке нет такого слово, Мирослава. А если бы и было, то твой разум не смог бы его воспринять.
— А сколько лет тебе?
— Меньше. Намного. Люциан — первый ребенок нашего Отца. Он был рядом с ним эоны. Его правой рукой и его мечом. Он — Смерть, Мирослава.
— Я знаю, кто он.
— Нет, ты не знаешь. Ты знаешь его имя, но твой разум не воспринимает того, что кроется за ним.
— А ты кто?
— Я просто сын своего отца. Один из трех. Самый младший.
— И тебе завидно? Ты хотел бы быть старшим?
— Нет. Не хотел бы. Мне хорошо там, где я есть.